Пески Палестины

Новоявленный пророк не дернулся даже. Но глаза опустил. Теперь он смотрел не вверх. Но и не на офицера СС, белого от ярости. Горящий взор безумца буравил тевтонских рыцарей.

— Братья! Братья во Христе! Зачем служите Князю Тьмы? Зачем губите душу свою бессмертную? — гневно вопрошал старец.

— Молчать! — взбешенный эсэсовец ударил снова. Изо всех сил саданул. На этот раз гибкая трость наткнулась не на костлявое тело аскета, а на железо вериг.

Трость переломилась.

Люди ахнули.

В глазах многочисленных свидетелей это выглядело как Божий промысел, как явное заступничество свыше. Оберштурмфюрер с обломком палки — и тот замер в растерянности.

— Братья, прошу вас! Взываю к вам! Умоляю! Вспомните девиз Ордена тевтонских рыцарей госпиталя Святой Марии Иерусалимской!

Гнев из глаз блаженного ушел так же внезапно, как и появился. Теперь воспаленные глазницы сочились слезами. Влага ручьями катилась по грязным впалым щекам, по запыленной бороде. Паломник плакал не от боли, не от страха — от жалости к тем, с кем разговаривал.

— Хэльфэн — Вэрэн — Хэйлен! Хэльфэн — Вэрэн — Хэйлен! Хэльфэн — Вэрэн — Хэйлен![44] — невнятной скороговоркой твердил юродивый.

Глава 34

Тевтоны стояли, опустив головы и потупив взор. Видимо, где‑то в глубине души рыцари ордена Святой Марии еще опасались гнева Господня за деяния своих рук. И сейчас страх этот так и лез наружу из смотровых щелей ведрообразных топхельмов.

— Восстаньте, братья! Сбросьте чары диаволовы! Избавьте сердце свое от страха перед слугами ада, овладевшими Гробом Господним. И заполните сердца верою истинной! Ибо неустрашим тот воин, кто облекает тело броней железа, а душу — броней веры. А посему не убоится он ни беса, ни человека, ни самой смерти, поскольку смерть ему желанна. Воин сей стоит за Христа и жаждет умереть, дабы скорее оказаться при Христе. Славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать за Него. Христовый рыцарь убивает безгрешно и умирает спокойно. Умирая, он трудится для своего блага, убивая — во славу Христа. И воистину — для того лишь он носит меч… Так говорил благочестивый Бернар Клервоский[45]

Безумного старца в веригах несло. И заносило. Паломник, кажется, начинал заговариваться. Но глаза его пылали, а голос звенел похлеще дамасской стали. И люди внимали ему, разинув рты.

— О, выньте из ножен мечи свои, братья! Обрушьте клинки на головы тех, кто смеет именовать себя…

— Заткнись, старик! — прошипел оберштурмфюрер.

Какое там! С таким же успехом эсэсовец мог взывать к камню Иерусалимских башен. Его не слышали. А вот к словам сумасшедшего проповедника прислушивались все внимательнее. Все. И тевтоны тоже.

— …Хранителями Святого Гроба. Братья! Вспомните, зачем призвал вас Господь в Святую землю! Вспомните, ради чего был создан ваш славный орден полвека назад! Вспомните основателя братства Святой Марии милосердного и благородного Фридриха, герцога Швабского![46]

— Вспомните и помыслите, чье царство строите вы сейчас — царство Божие или злейшего врага Его?!

Опасная проповедь затягивалась. Оберштурмфюрер СС что‑то зло и коротко выкрикнул. На паломника спустили овчарку. Одну. Пока.

С утробным рычанием пес бросился к жертве. Безумец повернул голову, спокойно глянул в оскал лютой смерти и… И рассмеялся — страшно, дико. Как могут смеяться только сумасшедшие. И блаженные.

Неизвестно, что там увидела псина в глазах пилигрима, но зверь почуял силу человека и собственную слабость. Зверь отступил. Скуля, вздыбливая шерсть, бессильно клацая зубами.

Толпа взволновалась. К веригоносцу, как к живому знамени, потянулись паломники и рыцари. Даже из потока сарацин выступило несколько человек.

— Чудо! Чудо! Чудо! — неслось отовсюду на разных языках и наречиях.

Дело начинало попахивать открытым неповиновением и бунтом. Бурцев заметил, как засуетились на стенах немцы, как шевельнулся пулеметный ствол в надвратной башне. Блин, выбрали же они времечко для проникновения в город! Не вовремя, ох не вовремя появился этот проповедник с веригами…

Оберштурмфюрер тем временем приказал спустить второго пса — более крупного и свирепого. Спасовала бы эта овчарка перед взглядом безумца или нет, так и осталось тайной. В воздухе сверкнула сталь. Длинный клинок подсек серую тень в прыжке. Мундир оберштурмфюрера забрызгало собачьей кровью.

Пес с перебитым хребтом скреб лапами сухую иемлю в двух шагах от сумасшедшего пилигрима. В трех — стоял тевтонский рыцарь. Меч наголо. На лезвии красные разводы и шерсть.

Ахнули все. Бурцев тоже. Такого оборота он никак не ожидал.

— В чем дело?! – оберштурмфюрер не кричал даже — хрипел, подобно издыхающему псу. Только вот глаза эсэсовца не стекленели. Глаза метали молнии.

Брат ордена Святой Марии не спрятал клинок.

— Этого человека трогать нельзя, сэр Хранитель, — пророкотал рыцарь из‑под шлема. — Его Устами речет истина. И звучит она во спасение наших грешных душ.

И — ни капли сомнения в голосе.

— Что за бред?! – прошипел эсэсовец, сатанея. — Спрячь меч, брат Конрад, вернись к воротам и выполняй, что тебе велено комтуром.