Песнь Кали

– После. Для начала расскажи-ка про этого самого Даса, о котором болтает Морроу. Еще я хотел бы знать, почему ты хочешь, чтобы я забил половину весеннего номера «Голосов» для очередной писанины этого Даса. Терпеть не могу перепечатки, а среди его стихов не найдется и десяти строчек, чтобы не печатались и не перепечатывались до тошноты.

– Верно, речь о Дасе, – сказал я. – Но не перепечатки. Новые вещи.

– Рассказывай. И я стал рассказывать.

***

– В Калькутту я собираюсь, чтобы разыскать там поэта М. Даса, – сказал я. – Разыскать, поговорить с ним и привезти кое-что из его новых работ для публикации.

Эйб уставился на меня.

– Угу, – произнес он. – Не получится. М. Дас умер. Преставился годков эдак шесть-семь тому назад. Кажется, в 1970-м.

– В июле 1969 года, – уточнил я, не сумев удержаться от самодовольной нотки в голосе. – Он исчез в июле 1969 года, когда возвращался после похорон – точнее, кремации – своего отца в одной деревне в Восточном Пакистане – сейчас это Бангладеш, – и все решили, что его убили.

– Ага, припоминаю, – сказал Эйб. – Я тогда останавливался на пару дней у вас с Амритой, на вашей бостонской квартире, когда Союз поэтов Новой Англии проводил мемориальные чтения в его честь. Ты еще читал что-то из Тагора и отрывки из эпических поэм Даса про…, как ее…, эту монахиню – мать Терезу.

– А еще ему были посвящены две вещи из моего чикагского цикла, – добавил я. – Но, кажется, мы немного поторопились. Дас, судя по всему, снова всплыл в Калькутте, во всяком случае, появились его новые стихи и письма. «Харперс» заполучил кое-какие образчики через одно тамошнее агентство, с которым они работают, и те, кто знал Даса, утверждают, что эти новые вещи написаны наверняка им. Но никто не видел его самого. Так вот, «Харперс» хочет, чтобы я попробовал раздобыть что-нибудь из его новых работ, но основной смысл статьи будет что-то вроде «В поисках М. Даса». А теперь хорошая новость. «Харперс» имеет право первого выбора из тех стихов, которые я заполучу, но все остальное мы можем тиснуть в «Других голосах».

– Паршивые объедки, – буркнул Эйб, принявшись жевать сигару. К подобному изъявлению глубокой благодарности я привык за годы совместной работы с Бронштейном. Я промолчал, и в конце концов он заговорил сам:

– И где же, Бобби, этот самый Дас пропадал восемь лет?

Я пожал плечами и сунул ему фотокопию, полученную от Морроу. Эйб изучил ее, повертел на вытянутых руках, повернул боком, как журнальный разворот, и швырнул обратно.

– Сдаюсь, – сказал он. – Что это за хреновина?

– Это кусок новой поэмы, которую, как предполагают, Дас написал за последние годы.

– Это на хинди?

– Нет, в основном санскрит и бенгали. А вот английский перевод.

Я подал ему другую копию.

По мере того как Эйб читал, его потный лоб покрывался все более глубокими морщинами.

– Боже праведный, Бобби, и для этого я должен оставить весенний номер? Да здесь про какую-то дамочку, которая трахается на собачий манер и одновременно пьет кровь из безголового мужика. Или я чего-то не понял?

– Все точно. Именно про это. Правда, в этом отрывке всего несколько строф. И перевод довольно приблизительный.

– Я думал, что поэзия Даса лирична и сентиментальна. Вроде того, как ты описываешь в своей статье стихи Тагора.

– Он таким был. И есть. Но не сентиментальный, а оптимистичный. – Эту фразу я использовал неоднократно для защиты Тагора. Черт возьми, да этой же фразой я обычно отстаивал и свои собственные труды.

– Угу, – согласился Эйб. – Оптимистичен. Особенно мне нравится вот этот оптимистический кусочек:

«Kama Rati kame – viparita kare rati». Судя по переводу, это означает: «Обезумевшие от похоти, Кама и Рати сношаются как собаки». Мило, ничего не скажешь. Да, Бобби, здесь явно заметна эдакая игривость. Что-то вроде раннего Роберта Фроста.

– Это отрывок из бенгальской народной песни, – сказал я. – Обрати внимание, как Дас вплел ее ритм во весь пассаж. Он переходит от классической ведической формы к народной бенгальской и снова возвращается к ведической. Даже с учетом того, что это перевод, здесь чувствуется усложненный стилистический подход.

Я заткнулся. Я просто повторил то, что услышал от Морроу, а он говорил мне то, что ему сказал кто-то из его «консультантов». В маленькой комнатушке было очень жарко. В открытое окно врывался монотонный гул машин и почему-то успокаивающий, далекий звук сирены.

– Ты прав, – заговорил я. – Это совершенно не похоже на Даса. Почти невероятно, что эти строки принадлежат перу того же человека, который написал поэму о матери Терезе. По-моему Даса нет в живых, а это все какое-то надувательство.

Эйб уселся поглубже в свое вращающееся кресло, и я на какое-то мгновение поверил, что он и в самом деле собирается вынуть изо рта огрызок сигары. Вместо этого он насупился, погонял сигару во рту слева направо и обратно, откинулся на спинку и сцепил на затылке короткие пальцы.

– Бобби, а я никогда не рассказывал тебе, как однажды побывал в Калькутте?