Песнь крови

— Дружбой это не назовешь. Я хотел, чтобы он высек статую Януса для городской площади. Как зримое подтверждение того, что город принадлежит ему. Каменотес, разумеется, отказался. Однако это не помешало кому-то спалить его дом. Насколько я знаю, когда война окончилась, они с женой уехали из города — и, похоже, у них были на то серьезные причины.

— А та сестра вашей Веры, что помешала красному мору опустошить город? — настаивал я, начиная сердиться. — Как насчет нее? Горожане, которых я опрашивал, много рассказывали о ее доброте и о том, как вы были близки с ней. Некоторые даже полагали, будто вы были любовниками.

Он устало покачал головой.

— Что за нелепицы! Что касается того, что с нею стало — ну, полагаю, она возвратилась в Королевство вместе с войском.

Он лгал. Я был в этом уверен.

— Зачем вы тогда вообще взялись это рассказывать, если не собирались рассказать мне все? — осведомился я. — Вы хотите выставить меня глупцом, Убийца Светоча?

Аль-Сорна хмыкнул.

— Глупец — любой, кто не считает себя глупцом. Сударь, я хочу спать.

* * *

За двадцать лет, что миновали после уничтожения столицы мельденейцев, они предприняли немало усилий, чтобы отстроить город заново, еще пышнее и роскошнее прежнего, быть может, бросая вызов своими архитектурными достижениями. Город громоздился вокруг просторной естественной гавани на южном побережье Ильдеры, самого крупного острова архипелага. С моря открывался великолепный вид на сияющие мраморные стены и красные черепичные крыши, перемежающиеся высокими колоннами, посвященными бесчисленному множеству морских богов, коим поклонялись островитяне. Я читал о том, как отец Аль-Сорны, не менее грозный, чем он сам, распорядился повергнуть колонны, когда его воинство хлынуло на берег, сея пламя и разрушение. Выжившие рассказывали, как королевская стража мочилась на упавшие статуи, стоявшие на вершинах колонн, упиваясь кровью и победой и скандируя: «Бог есть ложь!» посреди пылающего города.

Если Аль-Сорна и испытывал угрызения совести за разрушения, устроенные его отцом, он никак это не проявил. На приближающийся город он смотрел лишь с умеренным интересом, держа в руке ненавистный меч и облокотившись на борт. Моряки не обращали на него внимания. День был ясный, безоблачный, корабль легко взрывал носом спокойные воды, паруса были свернуты, и моряки налегали на весла под хриплые окрики боцмана.

Я подошел к борту и встал рядом. Мы с ним не стали здороваться. В голове по-прежнему гудело множество вопросов, но сердце стыло: я понимал, что ответа на них он не даст. Какую бы цель он ни преследовал, рассказывая мне свою повесть, теперь она была достигнута. Больше он мне ничего не расскажет. Большую часть ночи я лежал без сна, так и сяк размышляя над его историей, ища ответы и находя лишь все новые вопросы. Быть может, он намеревался жестоко отомстить за суровое осуждение его и его народа, которым была проникнута почти каждая строка моей истории войны? Но, невзирая на то, что я никогда не испытывал к нему особо теплых чувств, я понимал, что он на самом деле человек не мстительный. Он был грозным врагом, это правда, но редко стремился к мести ради мести.

— Вы все еще помните, как с ним обращаться? — спросил я наконец, наскучив молчанием.

Он взглянул на меч, что держал в руках.

— Скоро увидим.

— По всей видимости, Щит настаивает на честном поединке. Полагаю, вам дадут несколько дней, чтобы потренироваться. После стольких лет бездействия вы вряд ли окажетесь столь уж серьезным противником.

Его черные глаза устремились в мою сторону, взгляд их был слегка насмешливым.

— Что заставляет вас думать, будто я бездействовал?

Я пожал плечами:

— А что можно делать в камере в течение пяти лет?

Он снова перевел взгляд на город и ответил негромким шепотом, еле слышным на ветру:

— Петь.

* * *

Когда мы пришвартовались к причалу, почти все в гавани постепенно замерло. Все грузчики, рыбаки, матросы, торговки рыбой и шлюхи бросили свои дела и обернулись, чтобы посмотреть на сына Сжигателя Города. Воцарилась гробовая, гнетущая тишина, и даже непрерывные крики бесчисленных чаек словно бы притихли, приглушенные атмосферой невысказанной всеобщей ненависти. Лишь один человек среди всей этой толпы казался глух к этому настроению: высокий мужчина, который стоял с распростертыми объятиями внизу трапа и сверкал широкой, белозубой улыбкой.

— Добро пожаловать, друзья, добро пожаловать! — воскликнул он густым, звучным баритоном.

Спустившись на пристань, я осознал, как он высок и могуч, обратил внимание на дорогую рубашку синего шелка, обтягивающую его плечистую худощавую фигуру, и на саблю с золотым эфесом, что висела у пояса. Его волосы, длинные, медово-золотистые, развевались на ветру, подобно львиной гриве. Это был, прямо сказать, самый красивый человек, какого я когда-либо видел. В отличие от Аль-Сорны, он выглядел именно так, как рассказывалось в легендах о нем, и я понял, кто передо мной, прежде чем он представился: Атеран Элль-Нестра, Щит Островов, тот самый, с кем приехал сразиться Убийца Светоча.