Песнь крови

Быстро наступала ночь. На небе были тучи, и оттого тьма за пределами круга света от костра сделалась еще гуще и непроглядней. Миновал еще час, прежде чем осторожный шорох копыт по дерну сообщил Ваэлину, что у него гости. Подошедший к костру человек был не меньше шести с половиной футов ростом, широкоплечий, с массивными, мускулистыми руками. Грудь его была обтянута жилетом из медвежьей шкуры, доходившим ему до пояса, а на поясе висели палица и боевой топорик со стальным лезвием. На нем были штаны из оленьей кожи и кожаные сапоги. Голова у него была бритая и татуированная, как и у мальчишки, что напал на Ваэлина прежде: замысловатый узор, похожий на лабиринт, огибал череп от одного виска до другого. Руки тоже были разукрашены татуировками: странными завитками и узорами, похожими на шипы, тянущимися от плеча до запястья. Лицо у него было худое и угловатое, так что возраст определить было трудно, однако глаза, темные и враждебные, под тяжелыми насупленными бровями, говорили о многих годах и, насколько Ваэлин мог судить, о многих битвах. Он вел под уздцы коренастую лошадку, через спину которой было переброшено нечто брыкающееся и стенающее, туго перетянутое веревками.

Лонак снял с пояса топорик и палицу стремительным ловким движением, почти неуловимым для глаз. Пару секунд Ваэлин наблюдал, как мужчина умело вертит палицу и топорик. Он чувствовал идущий от них ветерок и с трудом сдерживал порыв выхватить свой меч. Человек неотрывно смотрел ему в глаза, что-то изучая и прикидывая. Через некоторое время он удовлетворенно крякнул и сложил свое оружие на землю возле костра. Потом отступил на шаг и вскинул руки. Лицо его оставалось все таким же враждебным.

Ваэлин отстегнул со спины меч, положил его перед собой и тоже вскинул руки. Лонак снова крякнул, подошел к лошадке, стащил с ее спины связанного мальчишку и бесцеремонно швырнул его на землю рядом с костром.

– Это твое, – сказал он Ваэлину. Говорил он с густым акцентом, однако вполне понятно.

Ваэлин взглянул на мальчишку. Рот у того был крепко завязан кожаным ремнем, глаза мутные от изнеможения.

– Он мне не нужен, – сказал он лонаку.

Верзила некоторое время молча смотрел на него, потом сел к костру напротив Ваэлина и протянул руки к огню.

– В моем народе, когда человек приходит к твоему костру с миром, есть обычай предложить ему мяса и чего-нибудь, чтобы утолить жажду.

Ваэлин потянулся к вьюкам, достал вяленой говядины и мех с водой и бросил их через костер лонаку. Тот достал из сапога маленький ножик, отрезал полоску говядины, быстро прожевал и проглотил. Однако, отхлебнув из меха, он скривился и сплюнул на землю.

– А где вино, которое так любите вы, мерим-гер? – осведомился он.

– Я вина почти не пью.

Ваэлин снова посмотрел на мальчишку.

– А ему ты поесть не дашь?

– Когда ему есть – это твое дело. Он теперь твой.

– Потому что я его одолел?

– Раз ты одолел человека и не снизошел до того, чтобы его убить, он твой.

– А если я его не возьму?

– Будет лежать тут, пока не умрет от голода или пока звери не явятся за ним.

– Я могу просто разрезать его путы и отпустить его на свободу.

Лонак разразился хриплым, лающим хохотом.

– Для него свободы больше нет. Он «варниш», побежденный, уничтоженный, для моего народа он стоит не больше собачьего дерьма.

Взгляд мужчины был теперь устремлен на мальчишку – свирепый, неумолимый взгляд.

– Достойное наказание тому, кто ослушался Ее слова, кто позволил своей неуместной гордыне затмить повиновение. Разрежь его путы, и он будет бродить здесь, без оружия, без друзей. Мой народ станет чураться его, и ему не обрести убежища.

Он снова перевел взгляд на Ваэлина. То, как были стиснуты его зубы и поджаты губы, говорило о чем-то большем, нежели гнев, о каком-то чувстве, слишком остром, чтобы его скрыть. «Озабоченность. Он боится за мальчика».

– Если он мой, – сказал Ваэлин, – стало быть, я могу с ним поступать, как хочу?

Лонак на миг снова бросил взгляд на мальчишку. И кивнул.

– Тогда я отдаю его тебе. Как дар, в благодарность за то, что ты дозволил мне пересечь ваши земли.

Лицо лонака осталось бесстрастным, однако Ваэлин уловил в его взгляде облегчение.

– Вы, мерим-гер, мягкотелы, – насмешливо сказал он. – Слабы и трусливы. Лишь численность придает вам силу, а это не будет длиться вечно. Однажды мы сметем вас обратно в море, и волны покраснеют от вашей крови.

Он встал, подошел к мальчику и засапожным ножом разрезал его путы.

– Я принимаю твой дар, хоть он и ничего не стоит, раз тебе нечего больше предложить.

– Пожалуйста.