Песнь молодости

— О-о, о-о… Вы слышали, что творится в Тяньцзине и Бэйпине! Хулиганы и студенты подают петиции, прекратили посещение занятий, собирают делегации, а некоторые помчались в Нанкин, чтобы устроить там демонстрацию… Затеяли игру! Это все коммунисты строят свои козни под предлогом борьбы против Японии! — Он вдруг нахмурился, поднял руку и разразился тирадой: — О-о, о-о! Разве это не безобразие? Разве этим можно спасти страну и разбить Японию? О-о, о-о… Обратите, пожалуйста, внимание. Председатель Совета[32] господин Чан Кай-ши уже отдал приказ о запрещении всякого сопротивления, а он знает, что делает!.. Да, вот еще что: я слышал, что в нашей школе ведется пропаганда за оказание сопротивления Японии! — Он шумно проглотил слюну и устремил взгляд на безмолвствующих учителей. Его красноватые глазки перебегали с одного лица на другое и, наконец, остановились снова на Линь Дао-цзин. — О-о, госпожа Линь, вы еще молоды, поэтому обратите на мои слова особое внимание! Что это за истории рассказываете вы своим ученикам? Если до начальства дойдет, что в нашей школе ведется красная пропаганда, то… то мне голову снимут.

Учителя по-прежнему хранили молчание. Дао-цзин, помолчав мгновение, вдруг с гневом посмотрела на Юй Цзин-тана:

— Господин директор, снимут вам голову или нет — меня это не касается. Китай в беде, и я китаянка! Вы хотите сказать, что я не имею права призывать к борьбе против японцев? Вы говорите, что пропаганду за сопротивление Японии ведут лишь красные? Я этого не знаю и действую так, как велит мне моя совесть!

Учителя окаменели от испуга. Эта обычно тихая, стеснительная и неразговорчивая учительница оказалась настолько смелой, что вступила в спор с директором школы!

Худое лицо Юй Цзин-тана потемнело, он даже перестал мигать. Он молча постоял несколько секунд, затем быстро повернулся и пошел к двери. На пороге Юй Цзин-тан обернулся. Поддергивая выше рукава, он холодно улыбнулся и прерывающимся голосом сказал:

— Этого я не знаю… Если вам что-нибудь непонятно… обратитесь к главе правительства — господину Чан Кай-ши.

— Можете не волноваться — студенты Пекинского университета давно уже отправились в Нанкин, чтобы обратиться к нему вместо меня! — бросила Дао-цзин в спину уходящему Юй Цзин-тану.

Из писем Юй Юн-цзэ она узнала, что многие студенты Пекинского университета, протестуя против проводимой правительством политики непротивления и против объявления района Цзиньчжоу[33] нейтральной зоной, отправились в Нанкин, чтобы устроить там демонстрацию протеста и подать петицию.

Юй Юн-цзэ писал, что он тоже хотел поехать в Нанкин, но не смог: неожиданно простудился и слег. Он сообщал также, что заместителем руководителя группы бэйпинских студентов, отправившихся в Нанкин, является шурин учителя Ли Чжи-тина — студент Лу Цзя-чуань.

«Лу Цзя-чуань?..» После разговора с директором школы Дао-цзин сидела в своей комнате и обдумывала все случившееся. Она хорошо помнила этого студента. «Странное совпадение, что именно он руководит студентами, устремившимися в Нанкин…» Она улыбнулась. Воспоминание об этом юноше разогнало ее уныние, и, взволнованная, она шепотом снова произнесла его имя.

Глава седьмая

Холодной и темной ночью по равнине, посеребренной лунным светом, стремительно мчался длинный железнодорожный состав. Было уже далеко за полночь, и большинство пассажиров под мерный стук колес уснуло. Но часть из них не спала: одни разговаривали, другие о чем-то горячо спорили, третьи, лежа на холодных полках, тихо пели.

Такую картину можно было видеть во всех вагонах этого поезда с не совсем обычными пассажирами — студентами бэйпинских высших учебных заведений, направлявшимися в Нанкин, чтобы провести демонстрацию против политики непротивления Японии и вручить правительству петицию.

В багажном вагоне, прицепленном в конце состава, и страшной тесноте ехало более двухсот студентов. Большинство из них спало. Лишь в тесном купе проводника тихо разговаривали трое молодых людей, освещенных слабым светом фонаря.

— Партия доверила нам очень трудное задание! Стоит нанкинскому правительству узнать, что мы проехали тысячи ли, чтобы устроить демонстрацию, оно поймет, что его угрозами пренебрегли, и применит террор.

Говорившего звали Ли Мэн-юй, он был вожаком ехавших и Нанкин студентов.

— Чего бояться?! — тихо стукнул кулаком по маленькому столику Ло Да-фан — крепкий парень с простым, открытым лицом. — Даже если многие из нас погибнут, наша кровь, так же как и кровь жертв «18 марта»[34], разбудит народ, разбудит тех, кто еще крепко спит.

Третьим собеседником был уже встречавшийся нам в Бэйдайхэ Лу Цзя-чуань. Посмотрев на Ло Да-фана, он отрицательно покачал головой.