Песнь моряка

Из остатков леса Омар с сыновьями построили примыкающий к свалке сарай, служивший Лупам одновременно бойней и ночлежным бараком. Он стоял достаточно высоко над землей, чтобы свиньи не забирались внутрь, и достаточно низко, чтобы поросята могли спрятаться под полом. Со временем построили отдельный ночлежный барак, который со временем стал новой, более просторной бойней. Потом еще и еще, пока вся конструкция не превратилась в лабиринт из построек и переходов, расползшихся деревянным ленточным червем от свалки к вырубкам.

В новейшую пристройку вселились, как обычно, Луиза Луп и ее мать, Омар с ребятами ютились в старых сегментах. Эта новая часть именовалась столовой, хотя ее с одинаковым успехом можно было звать столовой, гостиной, прачечной или кухней. Дверной проем между ней и остальными помещениями завесили разрезанным пластиком – вертикальными полосами внахлест, толстыми, как прозрачная шкура. Со стороны джентльменов этот пластик был заляпан запекшейся кровью и табачным соком, со стороны дам – украшен наклейками-бабочками. Одной дамы, вообще-то. Мать уже больше года обитала вдали от запекшейся крови и мусора, восстанавливаясь после нервного срыва в одной из анкориджских лечебниц. Одни утверждали, что причиной срыва были свиньи, другие – что кегли. Радиотарелка Лупов редко переключалась на что-то, кроме «Баксов за кегли».

Бабочек придумала Лулу; она утверждала, что с ними пятна на пластике выглядят как букеты красных роз. Не имея ничего против крови и жвачки, она все же предпочитала им цветы и бабочек. На самом деле они нравились ей так сильно, что этот мотив вскоре распространился не только на разделительные полосы пластика. Бабочки украсили изоляционную прокладку между необшитыми стойками. Бабочки прилепились к открытым переплетениям проводов и к слоям грязного вискина, прикнопленного к окнам; бабочки были повсюду – от фибролитового потолка до фанерного пола. Тысячи.

Вышитые бабочки украшали оба пушечных жерла ее любимого орудийного лифчика – она надела его специально сразу после случившегося в фургоне конфуза. Этот бабочковый бюстгальтер и увидел первым делом Айк, когда всплыл наконец на поверхность из забытья, моргая и задыхаясь. Безграничный серый холод уступил место бутылочной духоте – воздух был такой горячий, что чувствовался как поцелуй пара. Голова Айка лежала на нежных коленях примадонны, ворковавшей так, будто в нем наконец-то признали героя.

– …ну а когда вы потом повернулись и я вас наконец рассмотрела… никто бы вас тогда не узнал даже при дневном свете. Ну что делать, вы же были весь исцарапанный! Ну все равно, простите, я так виновата, что вас стукнула. Я не знала. Или судите меня, или давайте прощайте.

За бабочками он рассмотрел Луизу Луп. Похоже, она так извинялась уже давно. Она подняла влажное полотенце, заглянула Айку в лицо и улыбнулась.

– А вообще, я хочу сказать: я вам так благодарна, что вы приехали, – она сжала полотенце и добавила: – сосед. – В рот ему полилась жидкость. Он попытался сесть, но Лулу прочно удерживала его лифчиком двенадцатого калибра. – Не волнуйтесь, это всего лишь ром. «Один-пятьдесят-один». Я позвонила Радисту, и он сказал, что это хороший дезинфектант, не хуже, чем вас лечили тогда в больнице «Свободные дочери». Лежите тихо…

– А где все?

– Все разъехались. Эдгар с Оскаром повезли этого моего ненормального бывшего к лейтенанту Бергстрому – может, посадит его за оскорбления и рукоприкладство. Папа – он поехал на автоцистерне в доки за рыбьими потрохами. От этого шума кабаны совсем свихнулись.

– В доки? – Айк резко сел. – Черт, сколько сейчас времени?

– Столько, сколько вам надо, чтобы лежать и отдыхать. Радист сказал, нужно остановить кровь во всех ранах, а самого раненого держать в тепле и покое.

Айк застонал. Радист – это доктор Джулиус Бек, проктолог из Сиднея с отобранной лицензией, которого на родине звали доктор Невсебек, а иногда даже доктор Совсемневсебек. Здесь его знали как Радиста из-за его коротковолновой станции, установленной где-то в округе, – он транслировал сомнительные медицинские советы, а также краденый регги и риф-рэп. Он сильно заикался и, прорвавшись со своими нерегулярными трансляциями в любительский диапазон, всегда представлялся: «Првет м-м-мореманам. Г-г-г-говорит „Р-рыболовная c-с-с-сеть“!»

– И еще все время проверять зрачки, нет ли сотрясения, – добавила Лулу.

Наклонившись со скалы собственного тела, она вперила взгляд Айку в глаза. Она была крепкой и приземистой, как отец и братья; лицо, однако, приятное, порозовевшее сейчас от жары, обрамлено медовой дымкой тонких кудряшек. Она напоминала Айку тележку со сладкой ватой. Смеясь над его возмущенными криками, она выжала на него новую жгучую струйку рома.

– Вы только посмотрите на этого большого Бандита Отдачи: такой знаменитый – и такой неженка, не могу поверить. – Потом кокетливо добавила: – И я совсем не понимаю, как этот слизняк, мой бывший, мог так сильно вас уделать.

– Слизняк? Да в нем веса на двести тридцать! Дай мне встать, Лулу, у меня дела.