Песнь шаира или хроники Ахдада

Утомленные дневными трудами и заботами правоверные мирно собирались в кружки, взвалить тяготы на плечи собеседника, обсудить последние городские новости, обсмаковать, словно косточки молоденького барашка, свежие сплетни.

- Слышали, у Шумана коза начала доиться черным молоком! Не к добру это, ох, не к добру!

- Вах! Вах! Вах! - слушатели важно качали головами, отягощенными грузом забот и локтями чалмы.

- А купец Али Катф опять Иблиса видел! На ногах - копыта, сам черный, с бородой, как раз из дома Али Катфа выбирался, когда тот возвращался из лавки.

- Вах! Вах! Вах! - и снова ветерок удивления колышет укутанные головы.

- Это не тот ли купец Али Катф, у которого молодая жена?

- Он самый. Мало того, Иблис подошел к купцу и обозвал того рогатым!

- Вах! Вах! Вах! Что бы это означало!

- Не спроста, ой неспроста, еще и у султана сын пропал!

Для звезд еще рано. А месяц, величавый месяц поднялся на небо посветить добрым правоверным и всему миру.

Вечер перед четырнадцатой ночью луны. Ночь договора.

Пайам - повар отвязал барашка. Как и было уговорено, он зарежет его и приготовит печень. Почему именно этот барашек? Почему в четырнадцатую ночь? Пайам был всего лишь поваром, и причуды тех, кто платил, мало заботили его голову.

Барашек жалобно блеял и слабо сопротивлялся. Животные чувствуют смерть.

Во дворе, пока светлом дворе сидела Зайна - дочь Пайама, чье имя означает "красавица". Зайне шел тринадцатый год, совсем скоро она превратится в женщину.

При виде отца, с барашком, Зайна проворно отвернулась и закрыла себе лицо руками.

- О, батюшка, мало же я для тебя значу, если ты водишь ко мне чужих мужчин.

Пайам не сразу сообразил, о чем говорит дочь.

- Мужчин? Каких мужчин?

Ох, Аллах свидетель, зря, зря он позволял общаться Зайне со старухой - невольницей с далекого севера, что одно время жила в доме Пайама. Знал же, старая - колдунья. Потому и продал.

- Где ты видишь, дочь моя, чужих мужчин?

- Этот барашек, что с тобою, не кто иной, как заколдованный юноша.

- О горе мне, горе! - вскричал расстроенный до крайности Пайам. - Аллах, за что, за что наказываешь! Моя дочь, моя единственная дочь, и разум покинул ее.

- Не кричи, батюшка, и не кори тому, кто выше нас, - отвечала Зайна. - Этот барашек - заколдованный юноша, но я могу его расколдовать. Подай чистую чашку со свежей водой.

Убитый горем и снедаемый любопытством Пайам вошел в дом, а вернулся оттуда, неся то, что просила дочь.

Зайна взяла чашку, произнесла над ней какие-то слова, а затем брызнула на ягненка, говоря:

- Если ты баран по творению Аллаха великого, останься в этом образе и не изменяйся, а если ты заколдован, прими свой прежний образ с позволения великого Аллаха!

Пайам моргнул. А барашек вдруг встряхнулся и стал человеком.

27.

И еще раз ахдадская ночь или путешественница

Визирь Абу-ль-Хасан кутался в теплую ткань джуббе. Джуббе ему поднес в подарок один из караванщиков еще в прошлом году; и каждый раз, покидая дом холодными вечерами, Абу-ль-Хасан благодарил Аллаха, надоумившего просителя на этот подарок. Верблюжье, а верхняя ткань радует глаз затейливой вышивкой и яркими красками.

Рядом мелко трусился огромный Джавад. Замерз что ли? Так на евнухе тоже теплая фарджия.

- И где эта ваша змея?

Абу-ль-Хасан знал - Джавад не станет беспокоить зря. Змея есть. Всем мерещиться не может - стражники трусились здесь же, за спиной. Знал, но молил Аллаха, чтобы все это оказалось дурной шуткой. Ну зачем, зачем Абу-ль-Хасану змея, выползающая из дворца. Мало ему пропажи сына султана! Копья, копья с отрубленными головами высились недалеко - у центральных ворот. А у султана Шамс ад-Дина много копий, а у ворот много места...

Разум Абу-ль-Хасана улетел так далеко, что он не услышал шуршания за спиной, а когда услышал, черное, чешуйчатое тело уже проползало мимо.

И хоть визирь был подготовлен словами Джавада, увиденное потрясло его, и прибавило еще заботу к его заботам.

Черный хвост уже втягивался в один из переулков.

- Скорее, - холодные пальцы Абу-ль-Хасана сжали дрожащий локоть Джавада. - За ней!

28.

Продолжение рассказа о поваре Пайаме, дочери его Зайне и о барашке

- Воистину, нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад пророк его! - повар Пайам не без удивления наблюдал юношу, что сидел на полу его дома и не без удивления наблюдал Пайама.

На молодом человеке переливались богатые одежды, а высокое чело уже опоясала чалма. И был он подобен свежей ветке и чаровал сердце своею красотою и умы своею нежностью, так что Пайаму пришли на ум слова поэта:

Когда б красу привели бы, чтоб с ним сравнить

В смущенье бы опустила краса главу.

И если б ее спросили: "Видала ли ты подобного?"

То сказала б: "Такого? Нет!"

- Кто ты, господин? - осмелился обратиться Пайам, ибо было видно, что сидящий перед ним благородного происхождения. - Как твое имя и как во имя Аллаха милостивого и милосердного ты очутился у меня в доме в образе барашка?

Юноша помотал головой, словно отгоняя тяжелые думы.