Песни и романсы русских поэтов

К 90-м годам XVIII века сложились основные типы русской романсной лирики: идиллическая «пастушеская», веселая застольная, элегическая, дидактическая, философская. Все эти виды «российской песни» богато представлены в названных изданиях. Существенно меняется состав самих песенников, в том числе и рукописных. Если до середины XVIII века в них преобладали стихи Прокоповича, Тредиаковского и Ломоносова, а в середине XVIII века (в 60–70-х годах) господствующее место занимают песни Сумарокова и его школы, то в 80–90-е годы, в пору наибольшего развития сентиментального романса, — стихи Попова, Николева, Нелединского-Мелецкого, Дмитриева, Хованского, Карамзина. Возникают творческие союзы между поэтами и композиторами. Если попытка Теплова воспользоваться текстами Сумарокова и близких ему поэтов встретила неудовольствие со стороны мэтра русского классицизма (о чем он публично заявил на страницах «Трудолюбивой пчелы»), то иначе складываются взаимоотношения между поэтами и композиторами в 90-е годы. Ф. М. Дубянский, друг Дмитриева и Державина, прославился как автор музыки на «Стонет сизый голубочек…» Дмитриева и на стихотворение Нелединского-Мелецкого «Ты велишь мне равнодушным быть…», а сами поэты посвящают ему свои стихотворения. На текст Нелединского-Мелецкого «Милая вечор сидела…» пишет популярный романс Козловский. Удачными оказались элегическая песня Дубянского на слова Капниста «Уже со тьмою нощи…» и более поздняя песня А. Д. Жилина на слова Дмитриева «Тише, ласточка болтлива…». Но еще немало случаев, когда популярные романсы известных композиторов XVIII века написаны на слова анонимных поэтов и, наоборот, остается неясной принадлежность музыки на слова известного поэта. Так, например, автор чрезвычайно популярного романса на слова Нелединского-Мелецкого «Выду я на реченьку…» пока окончательно не установлен — предположительно называют Себастьяна Жоржа или Д. Кашина.

Очень характерной тенденцией для поэзии второй половины XVIII века является создание стихотворений «на голос», то есть на мелодию уже популярных народных песен или полюбившихся романсов. Сами поэты, не дожидаясь, когда их стихи будут положены на музыку, предлагали читателю петь их, указывая образец. Особенно характерен в этом отношении опыт Н. П. Николева: в предисловии-посвящении к своему «Собранию разных песен» он выразил надежду, что читатели «не поскучат» «и пропеть и повторить» его песни, и, чтобы облегчить им эту задачу, он сплошь и рядом указывает «голос» к текстам.[24]

Впервые такие указания появились в журналах конца 60-х — начала 70-х годов — например, в «Смеси» (1769), «Трутне» (1770), «Трудолюбивом муравье» (1771), но особенно много ссылок «на голос» в изданиях 90-х годов. Кстати, само по себе это служит доказательством популярности песни-образца, так как указывать «голос» имело смысл лишь в том случае, если мелодия действительно была известна публике и без нот. Любопытно, что образцами оказывались не только дошедшие до нас мелодии, но и песни, которые известны нам только по поэтическому тексту и нотные записи которых отсутствуют. В таком случае указание «на голос» служит едва ли не единственным объективным свидетельством популярности этого стихотворения в качестве песни. Особенно много печаталось стихов «на голос» модных песен: «Голубочка» Дмитриева, «Реченьки» Нелединского-Мелецкого. Встречаются ссылки на напевы песен Сумарокова, Попова («Достигнувши тобою…»), Капниста («Уже со тьмою нощи…»), даже на напевы псалмов Ломоносова («Хвала всевышнему владыке…»), на песни, приписываемые тем или иным авторам («Я в пустыню удаляюсь…» Зубовой), «на голоса» анонимных песен («Волга, реченька глубока…»), на музыку многих романсов Дубянского и Козловского.

Обращение к музыкальным изданиям, песенникам, свидетельствам современников (в частности, к запискам Т. Болотова, к мемуарам М. А. Дмитриева и другим документам) помогает воссоздать картину музыкально-поэтического быта эпохи. Нет ни одного выдающегося русского поэта XVIII века, чьи стихи в большей или меньшей мере не звучали бы как песни. С другой стороны, показательно, что стихи В. П. Петрова (этого «карманного стихотворца» Екатерины II) или Е. И. Кострова так и не перекочевали на страницы песенников. По другим причинам, естественно, не стали песнями сатирические стихи Кантемира или Фонвизина, басни Хемницера, Измайлова и даже Крылова. Тем более знаменательно, что песней зазвучали лирические стихи великого баснописца («Мой отъезд»). Из всего созданного Херасковым выжило не то, что составляло громкую славу его при жизни — не его эпопеи, поэмы, трагедии, романы, — а скромные песенки, которые сам маститый писатель не удостоил вниманием и не включил даже в собрание своих творений (песенка «Вид прелестный, милы взоры…» дожила до конца XIX века, а ее переделки перешли в XX век).