Песни и стихи. Том 2

При воспоминании о театре — снова его передёрнуло и потянуло блевать. Насильно выпил он воды, чтоб было — чем, помучился да покричал над унитазом и снова лёг. Сегодня 11 мая, а вчера в театре чествовали ветеранов. Их немного теперь осталось, но были всё же. И Максиму Григорьевичу перепало за орден. Зачем он его нацепил — орден? Он хотя и боевой — «Боевого Красного Знамени», однако получен не за бои и войну, а за выслугу лет. 25 лет отслужил — и повесили плюс к часам с надписью «За верную службу». Как розыскной собаке.

Максим Григорьевич сильно выпил вчера на дармовщину. Со многими пил, особенно с этим артистом, что с Томкой путался. Нехорошо это, конечно, — женатый всё же человек, с дитём. Знаменитый, в кино снимается. А девка — совсем еще молодая, паразитка! Не моё это, конечно, дело, но всё-таки. Так вот, стало быть, артист этот — Сашка Кулешов, Александр Петрович, правду сказать, потому что лет ему 35 уже, расчувствовался на орден, тост за него, за Максима Григорьевича, сказал, что, вот, мол:

— Мы все входим и выходим из театра. По крайней мере раза два в день видим Максима Григорьевича и привыкли к нему, как к мебели, а он-де живой человек. С заслугами. И фронт у него за спиной, и инвалид он, и орден «Красного Знамени» у него. А этот орден за просто так не дают, его за личную храбрость только. Это самый, пожалуй, боевой и ценный орден. Выпьем, — сказал, — за человека, его обладателя, скромного и незаметного человека. И дай ему Бог здоровья.

Потом подсел к Максиму Григорьевичу с гитарой. Спел несколько военных своих песен. Некоторые даже Максиму Григорьевичу понравились, хотя и знал он, что эти-то песни он поёт везде, но пишет и другие — похабные, например, «Про Нинку-наводчицу», и блатные. Их он поёт по пьяным компаниям и по друзьям. А они его записывают на магнитофон — и потом продают. Он — Сашка Кулешов, сочинитель, конечно, в доме Максим Григорьевич песни эти слышал. Тамарка крутила. И они ему тоже нравились, да и парень этот был ему как будто даже и знаком — похож чем-то на бывших его подопечных, хотя здесь он играл, говорят, главные роли и считался большим артистом. Максим Григорьевич хоть и сидел без дела все дни напролёт на посту своём, однако, что делалось внутри театра, дальше проходной, не интересовало его совсем. Один раз, правда, спросил даже у Тамарки:

— Это кто же такой поёт?

— Мой знакомый!

— А он не сидел, часом?

— Он у тебя в театре работает. Кулешов это, Александр!

Максим Григорьевич даже рот раскрыл от удивления и на другой день пошёл глядеть спектакль. Давали что-то из военной жизни. Кулешов и играл кого-то в солдатской одежде, и пел. И опять Максиму Григорьевичу понравилось.

А вчера он про него ещё тост сказал, подсел, и песни пел. Нет! Он, правда, ничего себе. — Бутылку поставил, подливал и, конечно, стал расспрашивать про боевые заслуги и за что орден.

Максим Григорьевич умел молчать. Бывало, человек раз-два спросит его о чём-нибудь. А он не ответит. Человек и отстанет. А вчера он от выпитого расслабился и стал болтлив, даже расхвастался.

— Да что орден, Александр Петрович. Саша, конечно, ты мне. Ордена не у одного меня. Что про него говорить.

— Да ты не скромничай, Максим Григорьевич!

— А чего мне скромничать. Я, дорогой Саша, такими делами ворочал, такие я, Сашок, ответственные посты занимал и поручения выполнял, что ведь ты меня тогда увидал, лет тридцать назад, ахнул бы, а лет сорок, так и совсем бы обалдел, — занесло куда-то в сторону бывшего старшину внутренних войск МВД, и уже сам он верил тому, что плёл пьяный его язык, и, уже всякий контроль и нить утеряв, начал он заговариваться, и сам же на себя и напраслину возвёл:

— Я сам Тухачевского держал!

— Как держал? — опешил Саша и перестал бренчать.

— Так и держал, Саш, как держут, — за руки, чтоб не падал.

— Где это?

— А где надо, Саш!

Про Тухачевского, конечно, Максим Григорьевич загнул. Это просто фамилия всплыла как-то в его голове, запоминающаяся такая фамилия. Тухачевского он, конечно, не держал, его другие такие держали, но мог бы вполне и Максим Григорьевич. Потому что других он держал, тоже очень крупных. И вполне мог держать Максим Григорьевич кого угодно. О чём он сейчас и имел в виду сказать Саше Кулешову.

Так и думал Максим Григорьевич, что вскочит Сашок после этих его слов на стул или на сцену и, призвав к тишине пьяных своих друзей, выкрикнет хриплым, но громким голосом: — Выпьем ещё за М.Г., потому что он, ока-зы-вается, держал Блюхера! — Ага, ещё одну фамилию вспомнил М.Г.

Но Саша почему-то вместо этого встал, взглянул на случайного своего собутыльника с сожалением и отошёл. Больше он ничего не пел, загрустил даже, потом, должно быть, сильно напился. Он — пьющий, Кулешов, ох-ох-ох, какой ещё пьющий. Всё это вспомнил М.Г., и опять его замутило.

— И кто меня, дурака, за язык тянул? Хотя и хрен с ним, что мне с ним, детей крестить, — он даже вымученно улыбнулся, потому что вышла сальная шутка, если подумать про Кулешова и Тамарку.