Песни каторги

Обойдем мы кругом моря, Половину бросим горя; Как придем мы во Култук, Под окошечко стук-стук. Мы развяжем торбатейки, Стрелять станем саватейки. Надают нам хлеба-соли Надают и бараболи (картофеля). Хлеба-соли наберем, В баньку ночевать пойдем. Тут приходят к нам старые

 И ребята молодые. Слушать Франца-Венцеяна, Про Бову и Еруслана; Проводить ночь с нами ради, Хотя пот течет с них градом. Сибиряк развесит губы На полке в бараньей шубе…

Арестанты — повторим опять — ничем не брезгают: они берут в тюрьму (хотя там и переделывают по-своему) также и песни свободных художников, какими были, например, поэты Лермонтов и Пушкин. Берут в тюрьму (и только переиначивают немного) и песню, сложенную на другом русском наречии и тоже поэтом и художником, каким был, например, известный малороссийский разбойник Кармелюк. В то же время поют арестанты: «Ударил час — медь зазвучала», но, разумеется, с приличною прибавкою: «Ударил час — цепь зазвучала и будто стоны издала; слеза на грудь мою упала, душа заныла — замерла». Поют арестанты и «Лишь только занялась заря» и «Проснется день моей красы», «Прощаюсь, ангел мой, с тобою» и «Я в пустыню удаляюсь», «Взвейся ласточка — вскружися», и «Во тьме ночной ярилась буря», и «Не слышно шуму городского» — все те, одним словом, песни, которые близко подходят своим смыслом к настроению общего тюремного духа. В особенности распространена последняя:

Не слышно шуму городскогоВ заневской башне тишина,

И на штыке у часовогоГорит полночная звезда.

Распространена тем более эта песня, что в ней есть и бедный юноша — ровесник младым цветущим деревам, который в глухой тюрьме заводит песню и отдает тоску волнам. Выражено и прощанье с отчизною, родным домом и семьею, от которых узник за железною решеткою навек сокрылся, и прощанье с невестою, женою и тоска о том, что не быть узнику ни другом — ни отцом, что застынет на свете его место и сломится его венчальное кольцо. Выражена в песне и надежда: «Есть русский царь в златой короне: горит на нем алмаз златой», — и мольба: «Яви ты милость нам на троне: будь нам отец, — помилуй нас!» «Устроил я себе неволю (поет песня дальше), мой жребий — слезы и тоска, и горестную эту долю соделала рука моя», — и заключает так: «Прошла уж ночь — и на рассвете златой луч Феба воссиял, но бедный узник в каземате все ту же песню запевал». Рекомендуют арестанты и своих авторов в большом числе (из заклятых торбанистов), но мы песни их приводить не станем за бесплодностью содержания и уродством формы. Но вот, для образца, та песня, в которой извращен Лермонтов:

Между гор то было ЕнисеяРаздается томный глас,Как сидит несчастный мальчикСо унылою душой.Белы рученьки ломает,Проклинал судьбу свою:Злонесчастная фортуна,Ты на что родишь меня?

Все товарищи гуляют,Забавляются с друзьями,Только я, несчастный мальчик,Уливаюся слезьми.Вы подайте мово друга,Коня вороного мне:Уж ты конь, ты лошадь добра!Заодно со мной страдай!Там звери люты возрычали,Растерзать тебя хотят.Не ходи, несчастный мальчик,

Лишь погибель там твоя.Я взял бы себе друга —Свово доброго коня:На тюрьме-то там высокойДверь тяжелая с замком.Черноокая далекоВ пышном тереме своем.На коня потом вскочу,В степь, как вихорь, улечу.Лишь красавицу милуюПрежде сладко поцелую.

У этой песни есть двойник, как будто переделка Пушкина: