Песочные часы

Антропоид, жмуря свои зеленые глаза, облизывает поджатые губы и ровным хриплым шепотом начинает объяснять. Он, оказывается, не был достаточно информирован. Ему точно не сказали, кем были люди, которых надо было ликвидировать. Теперь он считает, он уже давно об этом думает, что вся вина за совершенные убийства лежит на кровавой клике Пол Пота — Иенг Сари. Он сам тоже отдавал приказы, это правда, но, в сущности, он их только передавал. Ему приходилось так делать. Он получал указания, сколько человек надо казнить.

Сколько же? Какова была дневная норма?

Нет, это не на дни считалось. Например, число жителей в «коммуне» четвертой категории надо было наполовину уменьшить за один год. Если кто сам умер, его уже не убивали.

Убивал ли он детей?

Детей? Не помнит. Может, и убивал.

А у него есть дети?

Да. Двое.

Как он мог убивать других детей, если имел своих? Думал ли он когда-нибудь об этом?

Да, он говорит, что думал. Говорит, что, если бы он не убил тех детей, другие убили бы его собственных.

Кто именно?

Вредные элементы.

Теперь мы все приходим в бешенство. Кто был тогда вредным элементом, ты, глупая скотина?! В чем пред тобой провинились маленькие дети?

Антропоид облизывает губы. Заявляет, что не понимает наших вопросов.

Участвовал ли он в налетах на Вьетнам?

Да. Два раза.

Убивал ли вьетнамских крестьян по ту сторону границы?

О нет. Ни одного.

Почему все время делались налеты на братскую страну?

Пол Пот на одном собрании сказал, что надо защищать Кампучию от вьетнамской агрессии. Кажется, так: агрессии. Да, агрессии. Кадровые работники ничего не знали. Не были информированы.

Знает ли он, кем были Маркс и Ленин?

Нет. Он никогда не слышал этих имен.

Читал ли он какую-нибудь книгу? Какую?

Да, несколько лет назад. Что-то. про Америку. Стрельба. И насчет женщин было.

Как он себя чувствует в этой тюрьме?

Очень хорошо. Он думал, что его сразу убьют. Удивлен, что этого не сделали.

Хочет ли он, чтобы его отослали в деревню Свайонг?

Антропоид смотрит на меня мертвым взглядом. Видно, у него мелькнула мысль, что мы за этим сюда

приехали. Это длится лишь секунду, но двое часовых покрепче сжимают приклады.

Нет. Антропоид не хочет, чтобы его отослали в эту деревню.

Чего он ожидает, совершив столько преступлений?

Он не понимает.

Какого наказания ждет?

В кхмерском языке нет слова «наказание», этого нельзя перевести.

Слушай, в отчаянии говорит Герхард, слушай и подумай хоть минуту, ты, интеллектуал: ты убил триста пятнадцать невинных людей и виновен в смерти тысячи или даже двух тысяч человек. Неужели ты думаешь, что будешь и дальше жить так, как до сих пор жил?

Нет, он вовсе так не думает.

Понимаешь ли, что тебя могут расстрелять, ну, скажем, завтра?

Вмешивается офицер. Таких вопросов задавать нельзя.

А почему нельзя? Ведь он не подлежит перевоспитанию. Ему, наверное, грозит смертный приговор, пусть скажет наконец хоть что-нибудь, что мы могли бы записать.

Приговора нет. Этот человек нужен. И вообще пора кончать беседу.

Солдаты отводят антропоида к бетонным ступеням. Он садится рядом с Моах Кхуном. Оба тупо глядят в пространство. Молчат. Ни жеста, ни слова. На лицах никакого выражения. Быть может, они вообще неспособны поразмыслить о своей собачьей жизни, которая, вероятно, не будет чересчур долгой.

Эти двое — уже последнее звено в большой цепи мыслей, наблюдений и доктрин, которая идет от Сен-Жюста, Бакунина, Нечаева, Штирнера, Прудона, Маркузе, во многом объясняет безумства китайской «культурной революции» и террористические акты в Западной Европе, а кончается фигурой немногословного аскета по фамилии Пол Пот.

CLXXII. Завтракали мы уже после двух часов. Из города Хошимина привезли новые запасы. Армейские повара постарались, чтобы обед соответствовал вкусам европейских товарищей. Были холодные голубцы из сладкой капусты (несъедобные), жесткое мясо кусочками (видно, кто-то плохо перевел рецепт), суп из цветной капусты (я ее в рот не беру), омлет (среднего качества). Есть как-то не хотелось. Жара перескочила за сорок градусов. От нас пахло трупами и собственной грязью. Воды хватило, только чтоб ополоснуть руки. Моя рубашка была твердой, как панцирь. Небритая борода докучала, как ссадина.