Песочные часы

Я не переношу ночных ресторанов и всего, что с ними связано: тусклого полуночного освещения, восхитительных женщин с накрашенными лицами, внезапных восторгов и водочных дружб, которые не доживают до утра. Мне неприятно смотреть, как на паркете топчутся слегка хмельные пары и ловят друг у друга в глазах обещания, которые навеяны близостью экватора и мечтательной тропической ночью. Мне смешны эти кривлянья и волокитство, которое ни к чему не обязывает и выглядит одинаково жалко под любым градусом широты. Я заглядываю за занавеску, где отдыхает после номера усталый жонглер в пропотевшем трико, смотрю в полураскрытую дверь кухни, где из треснувшей чашки прихлебывает зеленый чай утомленный акробат, примостившийся на плетеном табурете между дверью и кухонным столом. Я всегда так делаю, я всегда в союзе с персоналом против клиентов. Сейчас я на стороне «товарищей из сектора обслуживания», которым разрешено работать в этом зачумленном месте. Я мысленно подсчитываю их скромную зарплату и чаевые, в которых они наверняка должны теперь отчитываться. Я представляю себе, как под утро они вернутся в свои бедные жилища на далекой окраине. Мне хочется им сказать, что европейские товарищи — это не просто очередной набор клиентов «Рекса», что отсутствие размаха, привычки швырять деньгами, некоторая сдержанность в развлечениях свидетельствуют о принесенных нами сюда совершенно новых нравах.

Но ничего такого я не говорю. Слишком часто мне приходилось отказываться от такого рода поспешных заверений.

Не прийти сюда с коллегами я не мог. Останься я в гостинице, пришлось бы как-то прокомментировать, хотя бы в дневнике, реальный смысл увиденного час назад на экране. А я не знаю, как это все можно объяснить. Крестьяне убивают крестьян. Обездоленные сажают на кол детей обездоленных. Недавние друзья и союзники ведут себя хуже самых жестоких оккупантов. Неискоренимое мировое зло пожирает революцию? Тьма побеждает свет братства? Лучше уж я посижу в этом говоре и дыме, потягивая виски, бутылка которого стоит столько, сколько в месяц зарабатывает рабочий, погляжу, как жонглер крутит свои кольца.

Нет такого правила, которое обязывало бы меня иметь мнение по каждой проблеме. Впрочем, я, по-видимому, старею и все меньше и меньше разбираюсь в вопросах, которые еще недавно мне казались совершенно ясными. Если и вправду в этом состоит зрелость суждений, то так можно дойти до мысли, что любые человеческие деяния ради намеченной заранее цели заведомо обречены на полную неудачу, так как неминуемо, раньше или позже, разобьются о недвижный, жестокий, лишенный логики материальный мир. Не хотел бы я дожить до такой минуты.

Я знаю таких, с кем это случилось, и не питаю к ним никаких чувств, кроме презрения и досады.

Ах, европейские девушки, заброшенные сюда по воле случая и капризу судьбы, наши славянские и мадьярские красотки, статные, сытые, веселые, обаятельные! Я пью за ваши пышные формы и длинные ноги, от земли до неба. Товарищи инженеры, полковники и торговые работники! Пью и за вас, побратимы, знающие свое дело, деловые и добросовестные.

XLV. А чего я, собственно говоря, прицепился к людям, которые здесь отдыхают? Ведь в самом желании потанцевать или послушать легкую музыку нет ничего безнравственного. Наоборот. Совсем наоборот. Мы написали на своих знаменах, что человек имеет право на лучшую жизнь, а в это понятие входят и развлечение, и отдых, и всякие невинные удовольствия. Никто здесь не оскорбляет революцию, не ведет себя скандально или вызывающе. Надо к тому же иметь чувство меры, чтобы не впасть в одержимость и фанатизм. Нельзя страдать за весь мир сразу; нельзя за всех отвечать и всех вести за ручку в утопический рай; крайности в понимании равенства вредны и чреваты опасными последствиями; справедливость — это понятие историческое; у каждой страны есть свои проблемы, безусловно поддающиеся изучению; опасно опережать события: это пахнет бланкизмом; диспропорции в развитии социалистических стран достойны сожаления, но обусловлены различиями в их истории; нельзя прикладывать к Азии европейскую мерку; существуют разные концепции счастья; у всех у нас только одна жизнь, которую мы должны прожить достойно, в достатке и весело. Черта с два!