Песочные часы

Два с половиной года доктор Чей провела во Вьетнаме, в лагере для беженцев из Кампучии. Сразу после выздоровления занялась политической работой среди беженцев, была в числе организаторов Единого фронта национального спасения Кампучии. В Пномпень возвратилась вместе с передовыми частями освободительной армии. Теперь она одинокая женщина, личная жизнь у нее кончена. Она не вернулась в свою бывшую квартиру в центре города и живет в маленькой комнатке на территории госпиталя. Все свое время отдает больным и политической деятельности в новом правительстве. — Она правая рука доктора Ну Бенга, который отвечает в Народно-революционном совете за здравоохранение. Пока эти два понятия звучат в Кампучии весьма странно.

LXVI. Госпиталь «Прачкет Миалеа» был построен Сиануком во второй половине пятидесятых годов. При Лон Ноле он был перестроен. Впрочем, это не так уж важно, так как от госпиталя практически остались только стены. Так же как и в Свайриенге, здесь уничтожен весь запас медикаментов, почти все медицинские инструменты, оборудование, кухня, даже большая часть матрацев.

Больных и раненых здесь было больше, чем в Свайриенге. При нас машина привезла двух солдат с тяжелыми огнестрельными ранами. В этой части города пальба была гораздо сильнее, чем в центре. Моментами сквозь треск автоматов можно было услышать далекие пулеметные очереди и какие-то глухие взрывы. На персонал госпиталя это не производило никакого впечатления.

Снова палаты, полные безмолвно страдающих людей, которым можно дать только чашку мутной питьевой воды или хинин, единственное лекарство, которое имелось тут в изобилии. Рожающая женщина. Старик со стеклянными глазами. Истощенное тело мальчика и рыдающая над ним мать. Раненые солдаты с горячечными глазами, прикрытые окровавленными скатертями из ресторана. Путь, которым шли крестьяне, пролегал по окраине, и, вероятно, поэтому здесь было много людей. После пустоты центральных улиц госпитальные коридоры казались переполненными.

Я заглянул сквозь приоткрытые двери в какое-то помещение, откуда шел электрический свет. Я знал, что в госпитале, как и во всем городе, нет электричества. Это была операционная, освещенная бестеневой лампой, ток для которой давал переносный агрегат. Два молоденьких вьетнамских врача в чистых халатах, наброшенных на военные мундиры, оперировали находившегося без сознания мужчину, руки которого бессильно свисали по обе стороны стола. Ассистировала вьетнамская монахиня с большим деревянным крестом поверх монашеского одеяния. Около движка на больничном дворе хлопотали двое перепачканных, измученных вьетнамских солдат.

Я спускался со второго этажа, когда шедший рядом фельдшер спросил, хочу ли я увидеть жертву полпотовских зверств. Это его подлинные слова.

LXVII. Никогда я еще не видел до такой степени изуродованного человека, хотя много чего повидал в годы войны, в дни Варшавского восстания, а затем во время войн в Египте и Индонезии.

Мужчина в возрасте не больше тридцати лет. Лицо — ком окровавленного мяса. Разорванные губы. Вылезший наружу, ничего не видящий глаз с неподвижным веком. Сломанная кость подбородка. Нос размозжен палкой или каблуком. Лицо превратилось в маску, настолько ужасную, что трудно признать ее человеческой. Грудная клетка вся покрыта струпьями. Живот, пах и половые органы совершенно почернели, блестят и вздуты. На бедрах обуглившиеся следы электродов. Должно быть, его очень долго пытали переменным током. Кости ног у этого человека, как объяснил фельдшер, переломаны в семнадцати местах после ударов стальным прутом. Только ноги раненого получили какое-то лечение: они разделены подушечкой из рафии и привязаны к узким бамбуковым дощечкам. Ничего больше сделать нельзя. В больнице нет антибиотиков, обезболивающих средств, кальция, глюкозы, строфантина.

От раненого исходил такой запах, что в комнате трудно было дышать. Грудь ритмично вздымалась, при каждом вдохе запекшиеся края ран чуть раздвигались, обнажая светло-розовую глубь шрамов.

Ничего об этом человеке неизвестно. Неизвестны его фамилия, происхождение, взгляды. Сам факт, что он еще жив, граничит с чудом: прошло почти четыре недели с момента, как его сюда привезли. Он был найден седьмого января во второй половине дня в знаменитом лицее «Туолсленг», который полпотовцы превратили в самый страшный из своих застенков. Там было еще сорок шесть узников, точно в таком же состоянии, но они уже мертвы. Я слышал об этом лицее. Нам обещали показать его в следующий раз.

Фельдшер думает, что раненый был полпотовским офицером, пойманным при попытке дезертировать или заподозренным в сочувствии армии Хенг Самрина. Но это лишь догадка. Раненый только однажды пришел в сознание на несколько минут, но говорить не мог. У него выбиты зубы и губы разорваны. Вообще трудно объяснить, почему он еще жив.

Я еще раз глянул на человека без имени, который тем, что живет, опровергает законы природы. И подумал, что в этих условиях он долго не протянет, что земля поглотит его вместе с рассказом, которого никто никогда не услышит.