Пьесы

Карл и Рихард подходят к воротам, входят в сарай, медленно идут к рампе. Карл поддерживает уставшего, хромающего Рихарда, берет у него кирку и топор и кладет их вместе со своими на переднюю койку. Рихард осторожно садится на краешек койки, Карл — рядом с ним, он спокоен и равнодушен, как человек, который уже несколько лет делает одно и то же без всякого к тому интереса.

Рихард(задирает штанину до колена и снимает с ноги грязную повязку). Один из новых пленных сказал…

Карл. Что он был очень рад попасть в плен, да? Сначала они все так говорят. Ну ничего, потом порадуется…

Рихард. Нет, он из Берлина, говорит — дома курят сейчас картофельную ботву.

Карл(не поднимая головы). А мы и до войны не курили ничего лучшего.

Рихард. А лагерь наш сейчас здорово переполнен! Уж больше тысячи, поди? И все немцы!.. Интересно, сколько времени продлится еще это свинство? Скоро три года, дружище, три года, как мы торчим здесь.

Карл(равнодушно). Если бы они нас не взяли в плен сразу же, в сентябре, нам бы не пришлось сидеть здесь так долго.

Рихард. Ты что, еще шутишь? Тебе все нипочем?

Карл. Если ты считаешь это шуткой!.. А между прочим, господа, которые курили прежде импортные сигары, и сейчас курят не свекольную ботву. У них есть шкафчики, и в каждом — еще и до сих пор по два-три десятка ящичков, с сигарами… И вот после завтрака они вынимают себе по одной, понимаешь, из такого широкого плоского ящичка. Как сейчас вижу…

Рихард(осторожно поднимает разбинтованную опухшую, посиневшую ногу и кладет ее па здоровую). И чего ты только не придумаешь. У тебя это вообще здорово получается. Ешь репу, а воображаешь, что это гусиная лапка.

Карл(слегка улыбаясь). Когда мне было три года, я сделал себе из новой маминой шляпы целый экипаж. Такая была огромная шляпа с длинными ленточками. Я впрягся в эти ленточки и потащил шляпу за собой по всем лужам во дворе.

Рихард. Выдумщик ты. Ну тебя поколотили по крайней мере? (Осторожно, кончиками пальцев щупает опухоль.)

Опухает все больше. Боль дикая! С ума сойти можно! (Медленно ставит ногу на пол и опускает штанину.) Если начнется заражение крови, мне сразу же оттяпают всю ногу. (Помолчав.) Когда моя Анна вставала утром — я всегда спал у стены, а она с краю, — я, бывало, и не слышу. Тихонечко!

Карл. Уже рассказывал. Ты просыпался, когда начинала шипеть газовая горелка.

Рихард. Да-да, она шипела так монотонно! Я все хотел ее починить. Но тут пришлось идти на фронт…

Карл(тихонько посвистывает с серьезным лицом). Вот так, да?

Рихард. Точно! Интересно, она и теперь шипит?

Карл. И отчего это у них груди всегда белее, а бедра и живот темнее?..

Рихард молчит.

Как темное серебро, а? Я все время думаю об этом.

Рихард. А когда она с тобой в постели, то уж ничего не помнишь и не видишь… Но с тех пор прошло три года… Иногда я уже не могу представить себе лицо Анны. Не могу вспомнить, какое оно. Не вижу ее. Знаешь, все как-то расплывается.

Карл(как загипнотизированный). А я хорошо представляю, как она выглядит. Совершенно точно! Всю! Всю, как она есть.

Рихард(спокойно). Но ты же никогда ее не видел.

Карл(поспешно, словно под гипнозом)

. Видел! Сегодня ночью видел! Во сне! Я бежал и явился к ней. (Вскакивает и обеими руками показывает на левую стену.) Вот здесь, здесь, у стены, — кровать, не так ли…

Рихард. А матрас на ней стеганый, и два шва посредине.

Карл. Это я уже знаю… А вот здесь стоит маленькая железная печурка, ящик с углем и кочерга с медной ручкой. А здесь (показывает обеими руками назад, в левый угол) стоит кушетка, вот так, углом.

Рихард. Печурка?.. Нет, она стоит не так… (В раздумье смотрит на правую стену.)

Карл(как бы между прочим). Нет, здесь!

Рихард. Ты прав. Никогда не видел моей кухни, а знаешь ее лучше меня.

Карл(склоняется над воображаемой кушеткой). А вот здесь стояла Анна и разглаживала покрывало… Вот здесь на бедре — сегодня ночью я видел это совершенно ясно — платье было чуть светлее… Это было так красиво. Просто невероятно!