ЭЛИЗА. Вам нет дела. Я знаю, что вам нет дела. Пусть я даже умру, – вам все равно нет дела! Я для вас ничто, хуже вот этих туфлей.
ХИГГИНС
(громовым голосом). Туфель!!!ЭЛИЗА
(с горькой покорностью). Туфель! Мне кажется, теперь это уже неважно.
Пауза. Элиза поникла в безвыходном отчаянии; Хиггинс проявляет признаки некоторого беспокойства.
ХИГГИНС
(собрав все свое высокомерие).Что это вообще все обозначает? Я бы хотел знать, вы чем-нибудь недовольны, с вами здесь плохо обращались?ЭЛИЗА. Нет.
ХИГГИНС. Кто-нибудь вас обижал? Полковник Пикеринг? Миссис Пирс? Кто-нибудь из прислуги?
ЭЛИЗА. Нет.
ХИГГИНС. Надеюсь, вы не посмеете сказать, что я вас обижал?
ЭЛИЗА. Нет.
ХИГГИНС. Очень рад это слышать.
(Сбавив тон.)Вы, может быть, просто устали после этого тяжелого дня? Хотите бокал шампанского?
(Делает движение к двери.)ЭЛИЗА. Нет.
(Вспомнив прежние уроки.)Благодарю вас.ХИГГИНС
(к которому вернулось обычное добродушие). Это уж у вас несколько дней накапливается. Вы немножко побаивались этого пикника. Что ж, вполне естественно. Но ведь теперь все уже кончено.
(Ласково треплет ее по плечу.)
Она съеживается.
Больше не о чем беспокоиться.
ЭЛИЗА. Да. Вам больше не о чем беспокоиться.
(Она вдруг встает и, обойдя его, возвращается на прежнее свое место у рояля, садится на скамью и закрывает лицо руками.)О господи! Как бы я хотела умереть!ХИГГИНС
(смотрит на нее с искренним удивлением). Но почему? Объясните вы мне, ради бога, почему?
(Подходит к ней и старается ее урезонить.)Послушайте, Элиза, ваше раздраженное состояние вызвано чисто субъективными причинами.ЭЛИЗА. Не понимаю. Слишком умно для меня.
ХИГГИНС. Все это вы сами себе внушили. Дурное настроение, и ничего больше. Никто вас не обидел. Ничего не случилось. Будьте умницей, идите ложитесь спать, и к утру все пройдет. Поплачьте немного, прочитайте молитву, сразу легче станет.
ЭЛИЗА. Спасибо, вашу молитву я слышала: «Слава богу, что все уже кончилось».
ХИГГИНС
(нетерпеливо).Ну хорошо, а разве для вас это не «слава богу»? Вы теперь свободны и можете делать, что хотите.ЭЛИЗА
(отчаяние вдруг придает ей силы). А на что я гожусь? К чему вы меня приспособили? Куда мне идти? Что мне делать? Что теперь будет со мной?ХИГГИНС
(уразумевший, наконец, истину, но ничуть ею не тронутый).Ах, так вот что вас тревожит!
(Засовывает руки в карманы и, побрякивая, по своей привычке, их содержимым, принимается шагать по комнате, как будто из любезности снисходя до разговора на тривиальную и неинтересную тему.)Я бы на вашем месте об этом не задумывался. Не сомневаюсь, что вы без особого труда устроите тем или иным способом свою судьбу, хотя я еще как-то не думал о том, что вы уедете отсюда.
(Она бросает на него быстрый взгляд, но он на нее не смотрит; остановился перед вазой с фруктами, стоящей на рояле, и после некоторого раздумья решает съесть яблоко.)Вы, например, можете выйти замуж.
(Откусывает большой кусок яблока и шумно жует.)Должен вам сказать, Элиза, что не все мужчины такие убежденные старые холостяки, как мы с полковником. Большинство мужчин – несчастные! – принадлежат к разряду женящихся; а вы совсем не дурны собой, иногда на вас даже приятно посмотреть, – не сейчас, конечно, потому что сейчас лицо у вас распухло от слез и стало безобразным, как смертный грех. Но когда вы в своем виде, так сказать, я бы даже назвал вас привлекательной. То есть, конечно, для мужчин, расположенных к женитьбе. Вот послушайте меня, ложитесь в постель и хорошенько выспитесь, а утром, когда встанете, посмотритесь в зеркало, и у вас сразу настроение исправится.
Элиза опять поднимает на него глаза, не шевелясь и не произнося ни слова. Но взгляд ее пропадает даром: Хиггинс усердно жует, с мечтательно-блаженным видом, так как яблоко попалось хорошее.
(Осененный внезапной мыслью.)
Знаете что? Я уверен, что мама могла бы подыскать вам какого-нибудь подходящего субъекта.ЭЛИЗА. Как я низко скатилась после Тоттенхэм-Корт-род.
ХИГГИНС
(просыпаясь). То есть как это?