Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

И тут мне вспомнились мои унылые мысли последнего времени, и заносчивые мысли тоже, и я понял, чего мне не хватало. Сегодня меня больше ничего не мучило, не расстраивало, не раздражало, слух мой снова полнился великой гармонией, и во мне снова ожила юношеская мечта о гармонии сфер. Я снова ходил, мыслил и дышал, повинуясь некой тайной мелодии, жизнь снова обрела смысл, и даль была окрашена золотом рассвета. Никто не заметил во мне этой перемены, никто не был со мною достаточно близок. Только Тайзер, это дитя, весело толкнул меня в бок на репетиции в театре и сказал:

– Нынешней ночью вы хорошо спали, верно?

Я стал думать, чем бы мог доставить ему удовольствие, и во время следующего перерыва спросил:

– Тайзер, куда вы собираетесь этим летом?

Он смущенно засмеялся, покраснел, как невеста, которую спрашивают, когда свадьба, и ответил:

– Бог ты мой, да ведь до этого еще далеко! Но глядите-ка, у меня уже припасены карты! – Он постучал по нагрудному карману. – На сей раз мы двинемся от Боденского озера: Рейнская долина, княжество Лихтенштейн, Кур, Альбула, Верхний Энгадин, Малойя, Бергель, озеро Комо. Обратного пути я пока не знаю.

Он снова вскинул на плечо скрипку и еще успел с хитрецой и восторгом взглянуть на меня своими серо-голубыми детскими глазами, которые, казалось, никогда не замечали грязи и горя этого мира. А я чувствовал себя по-братски сроднившимся с ним, и, подобно тому как он радовался своему большому, многонедельному пешему странствию, свободе и беззаботному общению с солнцем, воздухом и землей, так и я сызнова радовался всем путям моей жизни, лежавшим передо мной будто в лучах юного, новехонького солнца, путям, по которым я намеревался шагать с высоко поднятой головой, с ясными глазами и чистым сердцем.

Сегодня, когда я вспоминаю о том времени, все это уже лежит на расстоянии, на далекой заре жизни; но кое-что от тогдашнего света еще осталось на моих путях, пусть он сияет уже не так молодо и весело, и все же сегодня, как и тогда, мне служит утешением, поднимает дух в часы подавленности и сдувает пыль с моей души, когда я произношу про себя имя Гертруды и думаю о ней, думаю о том, как она тогда, в музыкальном зале своего отца, подошла ко мне, легко, как птица, и доверчиво, как друг.

И я опять пошел к Муоту, которого после тягостной исповеди красавицы Лотты старался по возможности избегать. Он это заметил, но, как я знал, был слишком горд и вместе с тем слишком равнодушен, чтобы стараться меня вернуть. И потому мы уже несколько месяцев не оставались с ним наедине. Теперь, когда я снова был исполнен веры в жизнь и добрых намерений, мне казалось необходимым прежде всего опять сойтись с заброшенным другом. Повод для этого давала мне новая песня, которую я написал, я решил посвятить эту песню ему. Она была похожа на песню о лавине, которая ему нравилась, а текст гласил:

Я у себя все свечи погасил,И льется ночь в открытое окно.Прошу, позвольте мне вам другом бытьИль братом – все равно.Мы оба мучимы одной тоской,Мы сны-предчувствия гонцами шлем

И в отчем шепчемся домуО времени былом.

Я переписал ноты набело и сделал надпись:

«Посвящается моему другу Генриху Муоту».

С этой рукописью я пошел к нему в такое время, когда наверняка знал, что найду его дома. Действительно, навстречу мне неслось его пение, он расхаживал взад-вперед по роскошным комнатам своей квартиры и распевал.

Меня он встретил сдержанно.

– Смотрите-ка, господин Кун! Я уж думал, вы больше никогда не придете.

– И все же я тут, – сказал я. – Как дела?

– Все так же. Это мило, что вы решились опять ко мне зайти.

– Да, в последнее время я вам изменил…

– И даже весьма заметно. Ну да я знаю почему.

– Не думаю.

– Знаю. Ведь к вам однажды заявилась Лотта, верно?

– Да, я не хотел об этом говорить.

– И не нужно. Итак, вы опять здесь.

– Я кое-что принес.

И я вручил ему ноты.

– О, новая песня! Отлично, а то я уж боялся, что вы завязнете в нудной струнной музыке. Да тут еще есть посвящение! Мне? Вы это серьезно?

Я удивился, что его это, по-видимому, так обрадовало, я ожидал скорее насмешек над посвящением.

– Конечно, меня это радует, – откровенно сказал он. – Меня всегда радует, когда порядочные люди воздают мне должное, а вы особенно. Ведь я втихомолку уже занес вас в список покойников.

– Вы ведете такие списки?

– О да, когда имеешь стольких друзей – или имел, как я… У меня есть превосходный каталог. Моралистов я всегда ценил выше других, а они-то все как раз и смываются. Среди шпаны друзей находишь ежедневно, а вот с идеалистами и с обыкновенными обывателями получается труднее, если у тебя подпорчена репутация. В настоящее время вы почти единственный. А насчет того, как дела, отвечу: что труднее всего достается, того больше всего и хочется. А у вас разве не так? Я всегда в первую очередь искал друзей, а ко мне пристают только женщины.