Петербург

Скоро, вдогонку за лихачом, из-за Зимней Канавки с лаем выбежал курносый бульдог: замелькали в воздухе его короткие ножки, а за ними, за короткими ножками, на резиновых шинах, вдогонку, развалясь, уже мчались два агента охранного отделения.

ТЕНИ

Говорила тень тени:

- "Вы, милейший мой, упустили одно немало важное обстоятельство, о котором узнал я при помощи своих собственных средств".

- "Какое?"

- "Вы ни звука про красное домино".

- "А вы уже знаете?"

- "Я не только знаю: я выследил до самой квартиры".

- "Ну, и красное домино?"

- "Николай Аполлонович".

- "Гм! Да-да: но еще инцидент не созрел".

- "Не отвертывайтесь: просто вы упустили из виду".

- "Да-да: упустили... А еще упрекали меня фальшивомонетчиком, упрекали полтинником - помните? Я же молчал, что у вас фальшивые волосы".

- "Не фальшивые - крашеные..."

- "Это все равно".

- "Как ваш насморк?"

- "Благодарствуйте: лучше".

- "Не упустил я",

- "Доказательства?"

- "И с чего это вы: я за ними в карман не полезу".

- "Доказательства?!"

- "Вы и так мне поверите".

- "Доказательства!!!"

Но в ответ раздался сардонический смех.

- "Доказательства? Доказательств вам надо? Доказательства "Петербургский дневник происшествий". Вы читали "Дневник" за последние дни?"

- "Признаюсь: не читал".

- "Но ведь ваша обязанность знать то, о чем говорит Петербург. Если бы вы заглянули в "Дневник", вы бы поняли, что известия о домино опередили его появление у Зимней Канавки".

- "Гм-гм".

- "Видите, видите, видите: а вы говорите. Вы спросите меня, кто все это в "Дневнике" написал".

- "Ну, кто же?"

- "Нейнтельпфайн, мой сотрудник".

- "Признаюсь, этого фортеля я не ожидал".

- "А еще кидаетесь на меня, осыпаете колкостями: я же сто раз говорил, что я - идейный сотрудник, что предприятие это поставлено, как часовой механизм. Еще вы - в блаженном неведении, как уж мой Нейнтельпфайн производит сенсацию".

- "Гм-гм-гм: говорите громче - не слышу".

- "Вы, надеюсь, дадите приказ, чтобы ваши агенты Николая Аполлоновича оставили в совершенном покое, иначе: иначе - за дальнейший успех ручаться не могу".

- "Я признаться, об этом последнем инциденте сообщил уж в газеты".

- "Бог мой, да ведь надо быть совершенней шим..."

- "Что?"

- "Совершеннейшим... идеалистом: как всегда, вмешались и нынешний раз в мою компетенцию... Дай-то Бог, чтобы по крайней мере отец не узнал!"

ПРОВИЗЖАЛА БЕШЕНАЯ СОБАКА

Мы оставили Софью Петровну Лихутину в затруднительном положении; мы оставили ее на петербургской панели в ту холодную ночь, когда откуда-то издали раздались свистки полицейских, а вокруг побежали какие-то темные очертания. Тогда и она обиженно побежала в обратную сторону; в свою мягкую муфточку обиженно проливала слезы она; с ужасным, ее навек позорящим происшествием не могла она никак примириться. Пусть бы лучше Николай Аполлонович ее иначе обидел, пусть бы лучше ударил ее, пусть бы даже он кинулся через мостик в красном своем домино, - всю бы прочую свою жизнь она его вспоминала бы с жутким трепетом, вспоминала бы до смерти. Софья Петровна Лихутина считала Канавку не каким-нибудь прозаическим местом, где бы можно было себе позволить то, что позволил себе он сейчас; ведь недаром она многократно вздыхала над звуками "Пиковой Дамы": было что-то сходное с Лизой в этом ее положении (что было сходного, - этого точно она не могла бы сказать); и само собой разумеется, Николая Аполлоновича она мечтала видеть здесь Германом. А Герман?.. Повел себя Герман, как карманный воришка: он, во-первых, со смехотворной трусливостью выставил на нее свою маску из-за дворцового бока; во-вторых, со смехотворной поспешностью помахав перед ней своим домино, растянулся на мостике; и тогда из-под складок атласа прозаически показались панталонные штрипки (эти штрипки-то окончательно вывели ее тогда из себя); в завершение всех безобразий, не свойственных Герману, этот Герман сбежал от какой-то там петербургской полиции; не остался Герман на месте и маски с себя не сорвал, героическим, трагическим жестом; глухим, замираю-щим голосом не сказал дерзновенно при всех: "Я люблю вас"; и в себя Герман после не выстрелил. Нет, позорное поведение Германа навсегда угасило зарю в ней всех этих трагических дней! Нет, позорное поведение Германа превратило самую мысль о домино в претенциозную арлекинаду; главное самое, ее уронило позорное поведение это; ну, какой же может быть она Лизой, если Германа нет! Так месть ему, месть ему!

Бурей влетела в квартирку Софья Петровна Ли-хутина. В освещенной передней висело офицерское пальто да фуражка: значит, муж ее был теперь дома, и Софья Петровна Лихутина, не раздеваясь, влетела в комнату мужа; прозаически грубым жестом распахнув настежь дверь, - влетела: с развевающимся боа, с мягкою муфточкой, с пламенным-пламенным личиком, некрасиво как-то распухшим: влетела - остановилась.