Петербургские истории

— Да и, — добила бабушка, — как-то мне сомнительно, что наши с вами собратья по магии добровольно в лицензионную палату потянутся, предпринимательство оформлять. Им проще дворниками или охранниками пойти куда-нибудь, чтоб работать тихо и мирно, а в законные выходные — свои, особенные, дела делать. Тот же Добромир, например. Как вы представляете себе официальное описание его Дара? И что потом будет с ним, если спецслужбы или бандиты заинтересуются?! Телепорт — это вам не целитель. Хотите биржу без товаров оставить?!

Гость совсем нахмурился и задумался: вопросы ба подняла серьезные, так быстро и легко на них не ответишь. Мы пили чай, ожидая реакции, дядька думал. Наконец, он отмер, коротко и зло рассмеялся, хлопнув ладонями по коленям:

— Ох, умеете же вы, Юдифь Георгиевна, такие вопросы задать, что ум за разум заходит!.. Сначала так все просто казалось!..

— А жизнь вообще штука сложная, — философски заметила бабушка.

Гость начал прощаться: было видно, что бабушка задала ему очень серьезные вопросы, требующие времени. Слишком серьезные. И слишком важные.

* * *

Развитие ситуации я узнала чуть позже. Утром в среду бабушка попросила меня заехать к Нике, купить ей магического шалфея: у нее на кафедре сквозняки обнаружились, так что бабушка стала терять голос. А он для преподавателя — основной инструмент.

Магазинчик травницы стоял, где и прежде. Зашла и увидела странную картину: ярко накрашенная блондинка в модных джинсах, замшевой курточке-косухе в сопровождении парня с кинокамерой настырно совала продавщице в лицо микрофон, требуя ответов на вопросы, вылетающие из нее со скоростью пулемета. Как я поняла, послушав пару минут, баба хотела выяснить, видела ли Ника магов, и где они живут. Мда… пора идти на выручку.

Бабушка в свое время научила меня принятым среди магического сообщества словам и жестам, позволяющим обмениваться информацией, когда вслух этого сказать нельзя.

Так что я смело подошла к прилавку и громко поинтересовалась:

— Я извиняюсь, это очередь? А кто крайний?

Журналистка запнулась, а Ника поспешила от нее отойти:

— Нет-нет, никакой очереди! Что вы хотели?

— Мне, пожалуйста, шалфей, — я сделала жест «магический», на что Ника еле заметно кивнула, — бабушке что-то горло прихватило, а таблетки она не признает.

— Конечно, минутку, — она скрылась в подсобке.

Журналисты, смешавшиеся на секунду от резкой смены темы, пришли в себя и двинулись в мою сторону. Я нахмурилась и поинтересовалась:

— А вы тут что? Разрешение на съемку есть? Или для бандитов трудитесь?

Блондинка смешалась:

— Что?! Какие бандиты?..

— А я почем знаю, под кем вы ходите?! — я говорила нарочито громко, с интонациями базарной торговки, — ходют тут всякие, разнюхивают, а потом бандюки наезжают! Честным людям и шагу ступить нельзя!

— Вот-вот, — Ника вернулась и положила возле кассы пакет с травой, — я сейчас вообще милицию вызову!

И достала из-под прилавка телефон.

— Нет-нет, вы не так поняли!.. Я — Катаржина Серебряная!

И замолкла, вопросительно подняв брови. Не поняла, она чего-то ждет? Я просто от нее отвернулась и достала кошелек:

— Сколько за шалфей?

— Три пятьдесят пять, — Ника оставила телефон и открыла кассу, — помельче не будет? Со сдачей беда сегодня, у всех только крупные.

— Без проблем, — у меня как раз скопилось мелочи.

Мы рассчитались, я спрятала лекарство в сумку и повернулась к выходу. Но тут журналистка отмерла:

— Я — Катаржина Серебрянная, веду передачу «Необъяснимо, невероятно!» Можно задать вам несколько вопросов?

— Вероника, вызывайте ментов! — я демонстративно повернулась к продавщице.

Та кивнула и набрала номер. Оператор попытался обойти меня и слинять, но я прищурилась и заступила дорогу. Тут и журналистка суровым взглядом привела напарника в чувство. Менты, кстати, приехали быстро. А чему удивляться? Это не на бандитские разборки ехать, где и пулю словить можно. Пока я давала показания, пока Ника писала жалобу, пока прессу обыскивали и составляли протокол — домой вернулась очень поздно.

— Криста!! — бабушка очень волновалась и потому рассердилась, — половина десятого, ты где шляешься?!

Такой моветон в устах бабули означает крайнюю степень ее возмущения или беспокойства.

— Прости, я не виновата! Я к Нике ездила, за шалфеем. Но там!.. Погоди, сейчас помою руки и все-все тебе расскажу!

И убежала в ванную. Бабушка, конечно, сердится, но сейчас перестанет.

— Ба, вспомни, что Сергей рассказал, — я начала переодеваться, — помнишь?

— Про эту, свою подругу детства? — она достала из холодильника кастрюльки, — помню, конечно. А что?

— А то! — И я поведала всю эпопею.

Бабушка ахала, прижимала руки к груди, качала головой.

— …А потом эта Катя потребовала позвонить своему начальнику, но Ника дать телефон отказалась наотрез, сказав, что у нее не безлимитная оплата, так что милиция повезла задержанных в отделение, сказав, что позвонят оттуда. Ух, и скандалила эта журналистка, ух, и орала, как ей наручники одели! Форменная истерика просто.

— Ну, так ей и надо. Кстати, а что ты вообще об этом думаешь?