Петербургские трущобы. Том 2

– Вашим сиятельствам небезызвестно, – начал он с новым вздохом, – что за последнее время наши дела сильно расстроились, за прошлый и за нынешний год мы должны были сделать несколько новых займов, доходы с имений очень и очень скудны при этом нынешнем переходном состоянии; опять же дело с этою госпожою… с Бероевой, тоже немало поглотило всяческих издержек – я даже из своих собственных, из последних денег принужден был расходоваться на него. Все это, конечно, известно вашим сиятельствам.

При имени Бероевой молодой Шадурский старался неопределенно смотреть куда-то в сторону, а княгиня очень усердно, однако не без грации, расправляла кончиками изящных пальцев пушистую ангорскую бахрому своей легкой накидки, причем взоры ее были вполне поглощены этим занятием. И мать, и сын при напоминании им этого имени и этого дела как будто невольно чувствовали какое-то неопределенное смущение: им было не совсем-то ловко. Один только гамен безмятежно поигрывал своим стеклышком, любуясь на лакированный носок своей прекрасной ботинки, да Полиевкт Хлебонасущенский сохранял вполне невозмутимую степенность, словно бы ни на волос не чувствовал за собою ничего такого, что бы могло шевельнуть или поскребсти его совесть.

– Так вот-с, изволите ли видеть, – продолжал он с неизменным при начале вздохом, – в приходе состоит у нас очень мало, почти сущая ничтожность, тогда как расходы за последние два года становятся все пуще и пуще, даже с каждым почти месяцем все возвышаются. Мы никогда не тратили так много, как в это время. Имения-с и дом, как известно вашим сиятельствам, давным-давно заложены и перезаложены. Стало быть, что же-с? Мы ведь кое-как, слава Создателю, перебивались еще старым кредитом, ныне же, к несчастью, наш кредит… Сколь мне ни прискорбно, я должен объявить это… Я не смею утаить от ваших сиятельств!.. Ныне кредит наш лопнул… то есть так-таки совсем, как быть надо, лопнул-с!

Хлебонасущенский сокрушенно вздохнул, воздел очи горе, сложил свои руки и пощелкал пальцем о палец.

Шадурские сидели как громом пораженные, не вымолвя ни слова, и только пожирали его своими тревожно-недоумевающими взорами. Даже гамен забыл свое стеклышко и лакированный кончик ботинки.

– А теперь, еще на днях, нам нужно в опекунский совет вносить, и нам нечем внести – буквально: нечем-с! – с ударением вздохнул Полиевкт, пожав плечами и выразительно шевельнув свои брови.

– Кредиту нет?! Как! Помилуйте! Да что же вы

-то думали? Чего же вы-то ждали! Это ваша забота! – накинулись на него все трое Шадурских. – Кредиту нет! Как нет? Почему нет? Да где же он? Ведь был же кредит! Был же он! Что ж это значит? Это вы, вы виноваты! Это все ваши опущения, ваша нерадивость! Так-то вы нас любите! Так-то вы нам преданы!

Хлебонасущенский со смирением выдержал этот напор семейной бури и, дав ему поуспокоиться, изобразил на лице своем самую горькую усмешку, с оттенком мученически-христианского всепрощения.

– Не думал я, – начал он растроганным голосом, – да-с!.. не думал я, чтобы за всю мою усердно-верную и многолетнюю службу мог удостоиться от ваших сиятельств, от обожаемого мною семейства столь несправедливых, незаслуженных укоров!.. Я – христианин, сердце мое чисто перед Господом: Господь зрит вся моя внутренняя (Хлебонасущенский, говоря это, был торжественно чувствителен и растроганно-огорчен). Господь – судия неумытный! Я виноват?.. Мои упущения?.. Моя нерадивость? Я

ваш кредит подорвал? Да ведь у меня самого кровных моих денег до осьми тысяч состоит за вашим семейством-с! И я никакого документа, никакого формального обеспечения не имею! Ну, так статочное ли дело, как будучи в существовании своем зависим от вашего благосостояния, статочное ли, говорю, дело, чтобы я сам стал не радеть, упущения делать и тем паче подрывать кредит ваш? Вы теряете – значит, и я теряю, судьба наша общая-с! Нет, ваше сиятельство!.. Нет! – заключил он с особенной силой выражения. – Не ждал я, истинно могу сказать, не ждал я от вас, при старости лет моих, такого укора! Это меня сильно-с огорчает!.. Это… это благодарность за всю мою службу!

И Хлебонасущенский, отвернувшись в сторону, как бы от преизбытка чувств своих нервно вынул платок и поднес его к лицу – может быть, для того, чтобы отереть набежавшую слезу, а может, и просто, чтобы смахнуть остаток табачной понюшки с кончика своего носа.

– Но позвольте! – энергически вмешалась Татьяна Львовна, смыслившая более мужа и сына в своих семейно-финансовых делах. – Вы не виноваты? Так кто же виноват? Отчего вы заранее не предупредили нас, что все это так плохо? Мы бы могли поостеречься, принять свои меры, ну, наконец… наконец даже сократить свои расходы, уехать отсюда! Зачем же вы молчали?

Полиевкт неторопливо поднялся с места с таким видом, который изобличал в нем намерение поразить сиятельное семейство самым неожиданным, но вместе с тем самым сильным и неотразимым ударом. Он чувствовал свою силу, сознавал, что останется прав, и как будто нарочно приберегал к концу этот милый сюрпризец.