Петербургские трущобы

Последний аргумент подействовал. «Пусть лучше уж один поглядит, чем при людях-то — соблазну меньше», — и со вздохом глубокого сокрушения снял старик дрожащею рукою печати, отомкнул висячий и дверной замки, отодвинул засов — и дверь растворилась.

Большая двухоконная комната снизу доверху была заставлена шкафами и полками, где хранились всевозможные вещи. Против дверей висела на стене вышитая гарусом картина: какой-то швейцарец с мушкетом. Эта картина, подобно стеклянной раме в киотах, ходила на петлях и, отпираясь посредством особого механизма, открывала за собою целый потаенный шкафчик, наполненный золотыми вещами, часами карманными, брильянтами и тому подобными драгоценностями. На вешалках висели меха и множество всякого платья. К каждой вещи был привязан ярлык, на котором старинным почерком помечен нумер и сделана лаконическая надпись: «Не укради!»

— Для чего же у вас эти надписи? — спросил следователь.

— А это такой талисман, — пояснил Морденко. — Ежели, оборони Бог, заберется сюда мошенник да протянет к ним руку, так рука у него тут же и отсохнет.

— Это вы тоже по ясновидению?

Морденко состроил кислую физиономию: ему крайне неприятны были все эти вопросы.

— И по ясновидению, — поморщась, отвечал он с большою неохотою, — и по секрету от одного опытного человека, добродея моего.

— Ваше благородие! вот моя жилетка! А вот и книжка, которую при мне отдавал им в заклад ихний сыночек! — воскликнул тем временем Гречка, по приказанию следователя введенный в ту же комнату под конвоем городового. Надзиратель очень озадачился последним сообщением преступника, а Морденко пристально поглядел на него весьма многозначительным взглядом, который ясно вопрошал: «А что, не моя ли правда выходит?»

— Кто же были твои сообщники? — продолжал следователь свои вопросные пункты.

— Никаких таких сообщников у меня и не было, ваше благородие, и не знаю я, зачем вы меня это спрашиваете? — твердо ответствовал Гречка.

— Ну, а Фомка-блаженный?.. Этот как тебе придется? — вздумал огорошить его допросчик.

Гречка вздрогнул, но в тот же миг оправился и уставил на него недоумелые глаза.

— В первый раз слышу имя такое, ваше благородие, — убедительно возразил он, — и никакого такого Фомки не знаю я. Так и запишите.

Гречка строго хранил все условия договора, заключенного в Полторацком.

В эту минуту в комнату вошло новое лицо.

Старик встретил его злобной, торжествующей усмешкой.

— Я пришел выкупить альбом и жилетку — вчера вечером деньги кой-какие получил, — начал Вересов, обращаясь к отцу и не различая еще в слишком слабо освещенной комнате посторонних людей.

— Опоздал, друг любезный, опоздал! — кивал головою старик с какой-то злорадной иронией, — очень жаль, но что же делать, на себя пеняй, — опоздал… Надо бы раньше было, тогда б удалось, а теперь опоздал… опоздал…

— Ваше благородие! — раздался голос Гречки. — Что ж тут таиться. Пишите показание, повинен, мол; а вот и сообщник мой, — прибавил преступник, нагло указав на Вересова, — чай, сами изволили слышать, что пришел мою жилетку выкупать?

Вересов ничего еще не понимал, но уже догадался, что здесь, должно быть, произошло что-нибудь недоброе, страшное. Вспомнил он, что, проходя переднюю, слышал стоны кухарки; теперь же — видит полицию и связанного человека. Он побледнел, смутился и, ослабев, опустился на стул.

— Пишите же, ваше благородие, пока на меня такой стих нашел, а буде не запишете, так раздумаю и откажусь, пожалуй! — торопил Гречка, в уме которого, при входе Вересова, блеснула такая мысль: «Махну-ка, что молодец, мол, сообщник мой! Отец авось не захочет подымать на родного сына уголовщину и потушит дело, по крайности цел отвертишься». Как задумал, так и махнул!

— Пишите же, ваше благородие, — понукал он, — хоша от вашего акта завсегда в не могу-знайку можно отыграться потом; одначе ж, так как ваша милость при этой оказии ни одной зуботычины мне не закатили, так хочу я по крайности уважение оказать вам: пущай вам за поимку вора Гречки награду пожалуют! Пишите, что в субботу вечером мы с сыном ихним вот на лестнице внизу на убивство уговор держали.

Вошли понятые, между которыми находился и приказчик из мелочной лавки. У Гречки сделан обыск, причем найдено: за голенищем — большой складной ножик, как видно, весьма недавно наточенный; в карманах — небольшой железный ломик с заостренным концом и рублевая бумажка. Во время дознания, в суете, эта бумажка куда-то вдруг исчезла, затерялась, так что никак не могли отыскать. Она покоилась за пазухой Морденки, который, воспользовавшись удобной минутой, очень ловко стащил ее со стола, при мысли, что «вот, мол, ты убить меня хотел, так вот же тебе».

Кроме Осипа Гречки, о случившемся происшествии показали: с. — петербургский мещанин Осип Захаров Морденко, что «воспитанник» его был всегда груб, дерзок и непочтителен, что он, Морденко, подозревает его, Вересова, в злом умысле на себя, потому что он закладывал вещи вместе с Гречкой, как видно из собственноручной расписки их в записной книге.