Петербургские трущобы

— Один ли человек занимает тебе комнату или пять человек, это мне — все единственно, — говаривал он, поясняя свое предпочтение угловым жильцам, — потому что с одного жильца взять мне двадцать рублей, что с четырех по пяти, итог будет одинаковый. А только если один у тебя снимает да заволочит плату, гляди, за месяц, а не то и за два — вот ты тут поди-ка да потягайся с ним, пока отдаст! А иной раз ничего и не поделаешь: возьмет да и съедет или живет не платя. Получи-ка с него! В полицию жаловаться, так больше подметок исшарыгаешь, ходючи по кварталам. Да и что с него взять? Иной раз и полиция спасует, как навяжется этакая эгалите-фратерните и либерте[495]. А впущу я в комнату пять человек, примером, хотя будь они те же самые Голь, Шмоль, Ноль и компания, — мне все-таки менее шансов остаться внакладе. Не заплатит один, не заплатит другой, положим, а трое заплатят — все же десять — пятнадцать целковых у тебя есть в кармане. Плохого жильца сейчас же и вытуришь, а хороший остается. На место плохого новый поступит, а коли и новый плох окажется, сейчас и его на первый же месяц опять-таки туришь. Ну а хороших попридержишь, всякое им благоволение окажешь, кофейком когда угостишь. Хороший жилец и чувствует тебе это, и старается быть аккуратным. Ну, а из плохих, этта, вытуришь одного, вытуришь и другого, и третьему накладешь по шапке, а четвертый, глядишь, и хорошим окажется. Поэтому пословица недаром же говорит, что свет не без добрых людей, и на наш пай добродетельные души окажутся!

Таким образом, углы трех комнат служили для майора Спицы одним из постоянных его ресурсов. Другой ресурс — сколько ни странным это покажется — составляли дети.

Ребят у майора было очень много, и помещались они в двух комнатах. Майор и его супруга отличались большой плодовитостью, словно над ними благодатно сбывалась древняя заповедь — плодиться, размножаться и населять землю. Редкий год проходил без того, чтобы в семействе его не оказалось приращения, и бедный, но честный майор не сетовал, подобно другим голякам, на судьбу свою, а, напротив того, каждый раз искренно благодарил Создателя своего милостивого за видимое благоволение к его дому.

Петр Кузьмич не довольствовался когортой собственных ребят и поэтому брал к себе на воспитание еще ребят посторонних. В последнем случае он избегал только брать их от таких родителей, которые, отдавая младенца в чужие руки, все-таки желают сами следить за воспитанием и заботливо навещают время от времени плод своего рождения. Он, напротив, подыскивал везде, где мог, бесшабашных матерей такого рода, которые, произведя на свет младенца, ищут только случая, как бы от него поскорее отделаться раз навсегда. В Петербурге на этот сорт матерей никогда нет особенного недостатка, и потому воспитанники составляли чистый клад для предприимчивого майора.

Ребенок, принесенный однажды под гостеприимную кровлю Спицы, становился уже его полной собственностью, которою он мог располагать по своему произволу. Петр Кузьмич не пренебрегал и новорожденными, но более старался подыскивать себе младенцев уже годовалых или около этого возраста, и таким образом у него воспитывалось постоянно до десятка, а иногда и более младенцев. Вместе со своей супругой он сортировал их с большой тщательностью, отбирал здоровых от нездоровых и в особенности красивых от некрасивых, ибо подобного разбора требовала самая профессия майора и майорши.

Каждое утро, в начале седьмого часа, перед ранними обеднями, прихожая майора Спицы начинала наполняться разным бабьем в обтрепанных нищенских лохмотьях.

Петр Кузьмич выходил к ним с видом ротного Юпитера и хрипло-веселым голосом приветствовал сбродную братию:

— Здорово, ребята!

— Много лет здравствовать! — ответствовал хор бабенок.

— Что, небось за товаром приперли?

— Вестимое дело! Инак пошто к тебе пойдешь, коли не за товарцем. Отпусти-ка малоденцев-ту!

— Можно, ребята, можно. Ей! Домна Родивоновна! — кричал он через дверь своей супруге. — Готовы ли детки?

— В минуту будут готовы! Сею секунтою! Вот только молоком попоить, — ответствовал из детской комнаты резкий голос его благоверной сожительницы.

— Пётра Кузьмич! — надоедливо-нищенским, просительским тоном приступала обыкновенно к нему в это время какая-нибудь бабенка. — Нельзя ли мне уж язвленничка отпустить нониче, а то у всех, что за прошлые разы давал, лицо-то больно чистое, а на чистом лице, сам знаешь, много ли наканючишь!.. Вот Слюняевы-то бабы, из Малковского переулка, как потравили ребят, так не в пример больше теперь выручают; а у вас лица на младенцах чистые, так нам-то оно, супротив малковских, и не вольготно выходит.

— Ну вот! Как же! Стану я для твоего рыла младенцев портить!.. Мне каждый младенец и потом еще, на подростках пригодится! — хорохорился Петр Кузьмич, передразнивая просительницу.

— Да ты мне дай которого с сыпцою, чтобы, значит, сыпца ему личико пупырьем пообсыпала. Нечто у тебя нет в золотухе-то? Поди, чай, вдосталь!..