Петербургские трущобы

Ловкая Наташа подвергла их самой страшной пытке, какая только может существовать во время азартной игры для человека, не снабженного от природы рыбьей кровью и невозмутимо холодной натурой. Кровь била в голову и юноше, и старцу; оба не помнили, что творят, не различали даже выпадающих карт и спускали куш за кушем.

Наташа пустила в ход самое беспощадное и малоцеремонное кокетство. Время от времени она исподволь и незаметно для остальных метала то на того, то на другого раздражительно-соблазняющие взоры, полные хмельной страсти, истомы и неги. Маленькая ножка ее то и дело касалась под столом соседней ноги то батюшки, то сына, а рука порою, как будто невзначай, скользила по колену того или другого, сталкивалась там с другою, соседнею рукою и встречала ее нервным пожатием. Баронесса казалась экзальтированной, как никогда еще. Оба Шадурские находили ее упоительно прекрасной, не подозревая, что та пускает в ход одну из обычных проделок хорошеньких шулерих, доставляющих себе, с помощью этих средств, самые верные и иногда самые обильные выгоды. Делается это обыкновенно в расчете на то, что каждый из понтеров занят в это время по преимуществу самим собою и собственными картами, причем, конечно, некогда уже обращать ему внимание на тайные, подстольные проделки хорошенькой шулерихи, которая, разумеется, ведет их, по долговременной опытной привычке, с необыкновенно искусной ловкостью, и уж наверное сумеет скрыть свои маневры не только от всех посторонних, но даже и от двух своих соседей, дабы левому и в голову не могло прийти, что подобная же проделка совершается с правым.

В Петербурге, полагаю, очень многим известно, как в зимний сезон 1864 года на точно такую же удочку попался некоторый князь, имени которого назвать здесь нет никакой необходимости. Шулер, принадлежащий по положению своему чуть что не к сливкам нашего высшего общества, один на один, у себя в доме, обыграл этого князя в то время, как молодая и прекрасная подручница, жена его, с необыкновенною ловкостью помогала своему благоверному, пуская в ход маневры баронессы фон Деринг.

Граф Каллаш с трудом оттащил от игорного стола маленького доктора Катцеля, который, подперев обоими кулаками свои налившиеся кровью виски, лихорадочно следил за игрою.

— Дело, друг мой, доктор, дело, — говорил граф, увлекая его из инфернальной комнаты в гостиную, где на ту пору ни души не было, — надо толковать серьезно и решительно. Поэтому вот вам отличная сигара — рекомендую! — начал он, усевшись рядом с доктором в одном из самых уютных углов комнаты, на самом уютном пате. — Не знаете ли вы, кто доктор княгини Шадурской?

— Знаю только, что не я лечу ее, — пожал плечами Катцель.

— Ну, так надо, чтобы лечили. Вы должны занять у нее место постоянного домашнего доктора.

— Если меня пригласят — отчего же.

— Вас пригласят наверное; это уж обделает Карозич. Но… только вы должны будете лечить в другую сторону.

— То есть? — усмехнулся Катцель притворно-недоумевающим вопросом.

— То есть врачи обыкновенно лечат затем, чтобы люди выздоравливали и жили, а вы должны будете лечить так, чтобы пациентка исподволь хворала и умерла.

— А, понимаю, — многозначительно процедил сквозь зубы Катцель. — А для чего это нужно?

— Для общих выгод нашей компании.

— А мое вознаграждение?

— Обыкновенная доля в общем барыше.

— Этого мало. Вы слишком эгоисты, господа. В вас нет ни совести, ни справедливости, ни человеколюбия. Вы задумываете дело и безопасно пожинаете богатые плоды его, а я — чернорабочий, я должен искусно осуществить вашу идею, должен употребить мои способности, мой труд, мои научные знания. Я становился отравителем, убийцей, рискуя за это каторжной работой и вечной потерей моего доброго имени, и вы хотите после всего этого, чтобы я, наряду со всеми вами, воспользовался только обычной долей дележки… Да за какого же дурака вы меня считаете? Мне эта обычная доля и без того бы досталась.

Каллаш спокойно выслушал всю эту тираду, которая была высказана с необыкновенным энтузиазмом, хотя и тише чем вполголоса, и, взяв руку доктора, улыбнулся ему своею невозмутимо-спокойною улыбкою.

— Я люблю вас, доктор, за вашу прямую откровенность… — начал он.

— Нет, милый друг, тут не откровенность, а деньги, — перебил Катцель, — не было бы денег, не было б и откровенности.

— Да я не спорю… Сколько вы хотите? Давайте торговаться, — согласился Каллаш.

— Условия весьма скромные. Кроме обычной доли десять процентов с общего барыша. Половина вперед, до начала дела.

— Вы знаете, что у нас нет теперь таких средств. Половину дать вам мы не можем, — горячо вступился Каллаш.

— Ну, буду еще раз великодушным! Давайте треть вперед!

— Доктор, вы поступаете не по-товарищески…

— Зато «по-человечески», — иронизировал Катцель.

— Да ведь трети невозможно отделить нам, потому что еще неизвестна сумма выгоды, — убеждал его собеседник.