Петербургские трущобы

Этой фразой он как будто вызывал Коврова на поощрительный ответ, потому что в голове его взбудоражилась уже мысль о приобретении контрабандного товара. Князек понимал, что это дело весьма выгодное, а от выгоды он чувствовал себя никогда не прочь и по примерной вихлявости своих нравственных принципов даже вовсе не задумался над тем, насколько будет честно подобное приобретение. Да он даже и не понимал, что бы могло быть в нем предосудительного. В голове его засел еще с детства втолкованный, весьма узкий и ограниченный кодекс нравственных понятий о честности. Князь, например, знал, что не отдать карточный долг — нечестно, украсть платок из кармана — нечестно, убить человека из-за угла — тоже нечестно; но взять, например, взаймы и не отдать — отчасти дозволительно, оклеветать мужа в глазах жены, за которой ухаживаешь, — совсем позволительно, равно как и пустить на ветер имя женщины, выставив ее, при случае, своею или чужою любовницей, сынтриговать иногда по службе против приятеля и дружески подставить ему ногу при случае — тоже считалось делом допустимым, ибо могло быть оправдано разными обстоятельствами. Что же касается до купли контрабандного товара, то в этом юный князь не видел ни малейшей предосудительности, потому что ведь приходилось же ему покупать контрабандные сигары и провозить с собою из-за границы, ради тогдашнего модно-либерального шика, контрабандные издания русской заграничной печати. А матушка его однажды даже самолично сыграла роль контрабанды, протащив через таможню целый ворох брюссельских кружев, тщательно обмотанных вокруг ее собственного тела. Стало быть, нравственное чувство князя не находило со своей стороны никаких возражений против покупки золотого песку, тем паче что эту последнюю покупку можно почти тотчас же сбыть с огромной выгодой, а заманчивость выгоды сильно-таки в эту минуту подмывала рискнуть на приобретение запретного товара.

— Нда, в самом деле, очень и очень-таки соблазнительно! — продолжал он, стоя в прежней позе перед Сергеем Антоновичем и не сводя с него того же вопросительного взгляда.

— Еще бы нет! — с улыбкой подмигивая глазом, прицмокнул Ковров. — Горячее дело, кабы только деньги!

— А я бы не прочь, ей-богу, не прочь! — удостоверил Шадурский. — Познакомьте меня с этим приказчиком.

— Вас-то? М-м… пожалуй, — как бы нехотя, небрежно замялся Ковров. — Если хотите — отчего же… Ради наших добрых отношений, я не прочь доставить вам случай увидаться с ним, а там уж делайте сами: он при вас произведет пробу, вы увидите достоинство золота — стало быть, дело будет начистоту. Только предупреждаю вас: во-первых, если хотите купить, то покупайте скорее, потому что долго ему ждать некогда — он и то уж, говорю вам, сильно зажился в Петербурге, а во-вторых, держите это в большом секрете, потому что неосторожным словом вы можете повредить ему, да и в случае покупки тоже помалчивайте, а иначе и вам могут быть неприятности.

— Ну, уж это само собой разумеется! Дело понятное, — согласился Владимир Дмитриевич. — Деньги у меня теперь могут быть скоро, поездка за границу на носу: не сегодня-завтра, пожалуй, уеду, поэтому неблагоразумно было бы упустить такой прекрасный случай. Итак, по рукам? — протянул он свою ладонь Коврову.

— То есть в чем это по рукам? — приостановился осторожный Сергей Антонович. — Я ведь здесь человек посторонний, и согласитесь, cher prince[524], никак не могу дать вам слова за моего знакомого.

— Да я не об этом, — возразил Шадурский, — я только прошу вас, познакомьте меня с ним, одним словом, сведите нас, ну, и того… шепните ему при случае, что я не прочь приобресть его песок. Вы сделаете мне большое одолжение.

— О, это одолжение совсем иного рода! Это я всегда могу, тем более что мы с вами такие добрые и хорошие знакомые. Отчего ж и не сделать для вас таких пустяков! Что касается рекомендации, можете смело на нее рассчитывать.

И они приятельски пожали друг другу руки.

— Ха-ха-ха! Сам лезет в вершу! — самодовольно потирая руки, хохотал Сергей Антонович по уходе Шадурского. — Согласись, любезный граф, что у меня есть-таки дипломатические способности?

— Кто же в них отказывал Сергею Антоновичу Коврову! — весело и, по-видимому, совершенно искренно польстил ему Каллаш.

— Но я не думал, чтоб он так скоро поддался.

— А я, напротив, был почти уверен. Ведь это перепел, который на дудочку сам лезет в сети. Во всяком случае, кажется, можно себя поздравить, — заключил граф, который — себе на уме — еще заранее решил не принимать почти ни малейшего участия в известном разговоре Коврова с князем и держаться все время совсем посторонним и ни к чему не причастным человеком. Такое поведение он признавал необходимо нужным для своих собственных тайных расчетов и целей.

XXXIII

ЗОЛОТОЙ ПЕСОК