Петербургские зимы

Редактировал его Вл. Нарбут, впоследствии автор книги «Аллилуйя», отпечатанной в синодальной типографии церковнославянским шрифтом и немедленно по выходе сожженной за порнографию.

В числе «надежд» «Гаудеамуса» называли поэта Скалдина. Его стихи все хвалили, о нем самом никто толком ничего не знал, — в редакцию Скалдин показывался очень редко и мельком.

Я пришел в «Гаудеамус» неудачно. Не было ни Нарбута, ни секретаря, ни посетителей. Это было досадно. Я хотел если уж не узнать о судьбе новой партии моих стихов, то, по крайней мере, наговориться вдоволь на литературные темы.

В приемной сидел только один посетитель, мне незнакомый. Он с любопытством посмотрел на мой кадетский мундир, я с почтением (может быть, это Сологуб — кто его знает) — на краснощекого господина в визитке и с онегинскими баками.

Я сел в угол и стал что-то читать. Нарбут не приходил. Я послонялся по всем комнатам редакции — никого. В передней висел телефон. Что ж — хоть позвоню секретарю.

Секретаря не было дома. На вопрос, кто звонит, я сказал мою фамилию, повесил трубку и пошел в приемную за шинелью.

— Позвольте узнать, — спросил меня краснощекий господин с баками, — вы автор стихов в прошлом No?

Я подтвердил, что я.

— Вот как приятно. Я как раз хотел просить Нарбута нас познакомить. Я — Скалдин…

………………………………………..

Я уже теперь не помню, как у нас пошла дружба, о чем мы вели бесконечные разговоры и летом писали друг другу письма на десяти страницах.

О поэзии главным образом, конечно. Но ко всем разговорам и письмам Скалдина, самым обыденным, примешивалась какая-то тень тайны, которую он, казалось, не мог мне, как не посвященному, открыть. Эту «мистику», исходившую от Скалдина, я почувствовал чуть ли не с нашей первой встречи, хотя ни в наружности, ни в характере Скалдина тоже ничего таинственного не было.

Человек он был расчетливый, трудолюбивый, положительный. Если Россия когда-нибудь действительно будет крестьянской республикой, такие, должно быть, будут в ней министры и по внешности, и по складу ума. Визитка от Калина — визиткой, и Эсхил в подлиннике — Эсхилом, но это так, постороннее, форма. Главное же, «свое», с Волги, где купцов рубят топором, и спасаются в скитах, и продают (вот те крест!) тухлую рыбу с барышом. Все это было собрано в Скалдине как в фокусе, хоть держался он европейцем, порой даже утрируя.

Иногда он вел странные разговоры.

— Ты дворянин?

— Дворянин. А что?

— А вот я мужик. Дед крепостным был.

— Ну так что ж, ты ведь не крепостной.

Молчание.

— Тебе не понять этого.

— Чего же?

— Важности для меня быть дворянином.

— Действительно, не понимаю.

— Видишь ли. Вот ты дворянин и, значит, имеешь герб и пятизначную корону. Тебе это не нужно, и герб у тебя дурацкий, сочиненный писарем в департаменте геральдики — какой-нибудь лафет и куча ядер… А вот есть люди, которым дан герб с тремя лилиями и соломоновой звездой, дан Господином за доблесть и подвиг, — и такой герб надо таить ото всех, потому что он лишен прав, которые всякий отставной генерал имеет.

— Это не тебе ли дан герб с соломоновой звездой?

— Может быть, и мне.

— Кем же?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Хочешь, я тебя усыновлю, вот ты и украсишь моей короной свой замечательный герб?!.

Скалдин, усмехаясь, переводит разговор, и больше от него ничего нельзя добиться.

x x x

Не знаю, что влекло Скалдина ко мне, но меня, хотя я слабо отдавал себе в этом отчет, — в нем влекла именно эта недоговоренность. Я был очень молод, и все таинственное меня очень занимало. Свои недомолвки и намеки Скалдин «подавал» очень серьезно, и я, не без основания, подозревал, что он не только директорствует в своей фирме и пишет стихи, но ведет еще какую-то другую загадочную жизнь. Недавно я с упоением прочел Гюисманса и порой задумывался, не дьяволопоклонник ли мой друг…

Раз я пришел к нему на Каменноостровский, невзначай, довольно поздно вечером. Я долго напрасно звонил у двери его квартиры и собирался уже уходить, когда в передней послышались шаги. Открыл мне сам Скалдин. Он был во фраке, бледнее обыкновенного. Посмотрел он на меня как-то странно.

— Ты… вот не ждал. Подожди минутку. Я сейчас освобожусь. Я понял, что попал некстати, и хотел откланяться.

— Нет, ничего, напротив, я очень рад. Посиди здесь минуту, — он втолкнул меня в гостиную и притворил дверь.