Каменский Анатолий Павлович

Петербургский человек

Анатолий Каменский

Петербургский человек

I

Около градоначальства деревья росли прямо из тротуаров, вернее из круглых чугунных решеток, вделанных в каменные плиты. Так росли они и во многих других местах. Небо было видно только вдоль улиц, и даже в самую хорошую погоду оно казалось не небом, а каким-то подвешенным над карнизами домов серовато-голубым полотном. Горизонта совсем не было. Даже посреди Марсова поля, с закинутой кверху головой, с зажатыми от уличного шума ушами, нельзя было бы достигнуть того опьяняющего блаженного ощущения, той радости бытия, которую испытываешь где-нибудь в деревне, лежа в траве на спине. О земле и говорить нечего, -- ее давным-давно не существовало. Настоящей, черной рассыпчатой земли еще можно было бы купить фунтов двадцать в оранжерее, но в тех свободных от камня и от асфальта местах, где ей полагалось быть, люди видели только некоторое ее подобие: красновато-желтоватый туго укатанный песок, напоминающий собою хороший линолеум.

Может быть, это и был линолеум?

Деревьям и цветам люди тоже раз навсегда отказались верить. До деревьев из-за решеток не достать, бархатно-черные липовые стволы слишком явно кажутся нарисованными, а подстриженные ветки до отвращения декоративны. От цветов, как бы они ни были ярки и правдоподобны, в самое знойное время никогда не тянуло ароматом. Бог знает, может быть, и они были из непромокаемого шелка или из гуттаперчи. В магазинах продавались какие-то цветы из Ниццы, но зачем они? Даже странно предполагать, что они нужны кому-нибудь в этом городе заграничных изделий, патентованных изобретений, всевозможных штампованных, безопасных, огнеупорных, самонадевающихся, самозавязывающихся вещей.

На подобные темы частенько думал засидевшийся в Петербурге молодой чиновник, из хорошей дворянской фамилии, внук известного полководца, Виктор Александрович Коробьин.

К началу июля вернулся из-за границы ближайший начальник Коробьина и отпустил его на месяц отдохнуть. Это случилось как раз в тот момент, когда Коробьину надоели и музыка Павловского вокзала, и кутежи в Аквариуме, и прогулки по Летнему саду, и если хотелось чего-нибудь, то именно деревенского, помещичьего, какого-нибудь Тургеневского затишья. Куда бы в самом деле поехать, где бы стряхнуть с себя тягостный петербургский лоск, куда спрятаться от сослуживцев с проборами, от собутыльников в гетрах и шикарных пиджаках до колен, от всех этих разговоров о повышениях, о молниеносных карьерах, о балерине X, опереточной звезде Y, кокотке Z, о покрое смокингов, цвете жилетов, рисунке галстуков, фасоне воротничков?

Размышляя об этом в первый день отпуска, Коробьин направлялся пешком к Летнему саду в самой, что ни на есть модной соломенной шляпе, в лимонно-желтых шелковых перчатках, с великолепной английской тростью в руке. И все время он поглядывал на кончик одной из своих коричневых ботинок: где-то на углу Невского и Караванной бегущий сломя голову почтальон скользнул по его ноге своим тяжелым сапожищем, и на блестящей кожаной поверхности осталось большое беловатое пятно. Надо будет вытереть его носовым платком. Куда же однако поехать? В имение к дяде? Но там уже гостят его многочисленные родственники -- бабушка, одна замужняя и две незамужних кузины, родной брат вице-губернатор, а из соседнего имения постоянно наезжают какие-то лицеисты и юнкера. Бог с ним, с имением, но куда же?

Нет, все-таки сначала надо добраться до первой же скамейки и вытереть пятно на башмаке: мешает хорошенько подумать, да и противно смотреть.

Вернулся Коробьин из Летнего сада уже с готовым решением, от которого ему всю дорогу было ужасно весело. Что может быть проще и в то же время оригинальнее? Разложить на столе железнодорожную карту России, поводить по ней пальцем и без лишних размышлений выбрать какой-нибудь Крыжополь или Царевококшайск. Есть живописные городишки с курортами, с воспетыми в литературе фамильными замками временщиков. Можно и без курортов и без замков. Понравилось название, и хорошо. А то и еще проще, куда попадет палец -- раз, два, три...

Коробьин осветил электричеством всю свою холостую квартиру, достал карту и сел за письменный стол. Вот Николаевская дорога -- Любань, Малая Вишера, Клин, Москва. Именно куда-нибудь южнее Москвы. Знакомое, но скучное слово Можайск. Незнакомое, красивое и даже душистое название Медынь... Кашира, Каширская старина, Мценск, Моршанск, Кирсанов...

Мой дядя, как Кирсанов Павел,

Когда не в шутку занемог,

Он натирать себя заставил

Духами с головы до ног.

Поехать разве в Кирсанов?.. А вот еще Сердобск, Елец, -- противные города. Опять совершенно незнакомое, но страшно симпатичное название -- Анютин. Уездный город Анютин, должно быть выросший из большого имения или села. Город в честь Анюты. Что это была за Анюта?.. Анютины глазки...

Ну, что ж! Зачем дело стало? Взять и поехать в Анютин.