Петербургское действо. Том 1

– Если это дерево и доска, так нешто можно на коленки становиться перед ней и молиться как Богу? Понял?

Сеня смотрел во все глаза и не понимал. Его мысль шла правильно на лесной двор и на цены досок, а государева мысль вернула совсем куда-то не туда…

– Молиться надо Господу Богу и святой Марии и Христу Иисусу. А доскам нельзя молиться! Понял?

Сеня все смотрел во все глаза и все ничего не понимал.

– Если это дерево, то и доска. И какие краски ни намалюй на ней, чего ни напиши, все-таки будет доска. Понял?

Сеня смотрел не сморгнув, а не понимал ни слова.

Государь двинулся и хотел снова положить икону, которую держал, в кучу рассыпавшихся по полу, но принц, следивший за ним уже давно, взял, почти подхватил икону и передал ее ближайшему, адъютанту Перфильеву. Сеченов тотчас двинулся к адъютанту, принял икону в левую руку, потом, перекрестясь три раза, приложился к ней и поднял глаза на государя. Петр Федорович стоял не двигаясь и слегка раскрыв рот. Еще мгновение – и все ожидали взрыва гнева, при котором государь обыкновенно не стеснялся в выражениях.

– Буду отныне беречь лик первосвятителя земли российской как воспоминание об нынешнем посещении вашего величества, – проговорил Сеченов. – Передам ее сыну и внуку и заповедую им беречь как святое и чтимое наследие из рода в род.

Государь ничего не отвечал, только кивнул головой, повернулся, и все двинулись за ним на паперть.

Только один Фленсбург, все слышавший, видевший и все понимавший, взглянул прямо упорным взглядом в лицо первенствующего члена синода. Сеченов таким же упорным взглядом встретил глаза принцева любимца.

«Хитер ты, кутейник, да и дерзок», – думал Фленсбург, говорили глаза его и улыбка.

Глаза и улыбка Сеченова говорили тоже… о его полном равнодушии, если не презрении и к этому адъютантику из иноземцев, и ко всем остальным, ему подобным.

Через дня три во многих домах и ротных дворах толковалось о том, как государь оттаскал за бороду преосвященного в церкви Сампсония и велел все образа при себе на пол скинуть. Слух этот распространился по городу из квартиры братьев Орловых.

XVIII

В тот же вечер Сеченов, не боявшийся бывать у императрицы, как многие другие, и надеявшийся, что его духовный сан упасет его от всякой беды, приехал к ней с новостью и застал у нее цалмейстера Орлова.

Государыня сидела с ним у камина и была видимо взволнована. Заметя, что архипастырь хочет что-то рассказать ей и стесняется присутствием незнакомого офицера, государыня вымолвила, улыбаясь:

– Можете говорить все при господине Орлове.

Передав с волнением все случившееся в церкви и все слышанное от государя по поводу новых перемен, Сеченов спросил мнения государыни. Она почти не поверила новости и стала успокаивать архипастыря:

– Это невозможно, и он никогда не решится. Поговорит и бросит…

Сеченов, несколько успокоенный государыней, внимательно пригляделся и заметил, что он как будто прервал горячую беседу и отчасти стесняет своим присутствием. Он тотчас же поднялся и уехал.

Действительно, государыня была взволнована беседой с Орловым, которого видела теперь чаще. На этот раз он приехал прямо спросить, позволяет ли она его кружку положить за нее головы, сделать попытку.

– Итак, что же? – вымолвил Орлов, когда Сеченов уехал.

– Не хочу ничего! Не хочу, чтоб из-за меня даром люди гибли. Пусть будет со мной, что судьба велит. А что?! Одному Богу известно, – выговорила она. – Слава Богу, если келья в Девичьем монастыре. Но зато напрасных жертв не будет!

– Нет, государыня… Этому мы не дадим совершиться… Это и будет нам сигналом. Мы тотчас…

– Вы!.. Кто вы?! Дюжина молодцов, преданных мне, конечно, всем сердцем… Я знаю это! Но что ж вы можете?

– Целая половина первого полка гвардии, государыня, да почти целый другой полк… Это не дюжина офицеров. Брат Алексей отвечает за три роты преображенцев, а Федор – за всех измайловцев.

– Положим. Но что два полка перед целой гвардией, перед целой империей? Что вы можете сделать?

– Лейб-кампания, – горячо произнес Орлов, – была малочисленнее нас… Только одна рота гренадер!

– Ах, полно, Григорий Григорьевич! – грустно воскликнула Екатерина. – Малодушество это. Обманывать себя, утешая примерами, кои не к месту и не к делу… Там низвергалось чужеземное правительство младенца и ненавистных временщиков, которых за десять лет правления всякий научился ненавидеть или презирать. За них в защиту ни единая рука не поднялась. И за кого, для кого совершила действо лейб-кампания? Для дочери Петра Великого! А вы? С кем вам в борьбу вступать? С законным русским императором? С внуком того же великого, всеми обожаемого Петра? И для кого же? Для германской принцессы, иноземки, сироты, всеми отвергнутой, даже всеми оскорбляемой по примеру, даваемому теперь самим императором… Прямая ей дорога в монастырь!.. Или просто в изгнание…

– К вам любовь общая, народная, – заговорил Орлов, – но малодушие заставляет многих опасаться… А когда те же люди увидят, что другие идут за вас, они тоже пойдут. Всегда бывало так. Нужно одному только начать…