Явившись осенью с отчетом в Казань, юноша привел в восторг Веревкина, и он обещал к праздникам, отправляясь снова к Шувалову, чтобы везти всю работу, захватить с собой и главного виновника успешно доведенного до конца дела. Оставалось только поскорее привести все в порядок, сделать каталог всему и затем сшить себе новое платье инженер-кондуктора, чтобы явиться на Рождество в Москву. Державин снова усердно принялся за скучную, но уже пустую работу, составил огромные каталоги с тщательными описаниями всего, и даже необыкновенно красивым почерком и с необыкновенно искусными и изящными рисунками. И только одно мешало работать ему – мысль очутиться в столице, стать лицом к лицу и беседовать с тем, кого даже и сам Веревкин побаивался и от кого прямо вполне зависел, то есть с Шуваловым.
В декабре 1761 года все уже было у Державина готово, даже мундир новый сшит, а Веревкин все откладывал поездку по разным своим семейным обстоятельствам. Наконец Державин узнал, что они выедут только после Крещения. Делать было нечего, надо было терпеливо ожидать путешествия. Но поездке этой не суждено было состояться!
За три дня до назначенного отъезда в Казань пришла весть, которая повергла всех в отчаяние, почти бурей пронеслась по всей России, громовым ударом отозвалась во всех самых отдаленных закоулках. Весть эта была – о кончине всеми обожаемой монархини, двадцать лет державшей в руках своих судьбы империи. И как в самом Петербурге все уныло и боязливо притихло, так и в разных углах России, равно и в Казани, все были перепуганы, опечалены, и никто не знал, чего ждать. Только один немец Гельтергоф возликовал, ожидая себе лучшей доли. Казалось, не было в России ни одного человека, которого бы судьба не выбросила в это время из прежней колеи и беспричинно вдруг не поставила бы на другую, новую, неизвестную и непривычную дорогу.
Кажется, семнадцатилетний юноша, ученик казанской гимназии, был малой спицей в громадной российской колеснице, но и на нем тотчас же сказались разные перемены, совершившиеся в пространном отечестве.
В конце января в Казань явилась бумага из канцелярии Преображенского полка. Это было не что иное, как отпуск, помеченный еще 1760 годом рядовому Преображенского полка Державину. Отпуск был якобы дан еще в те времена, когда Державин надел мундир инженера, и кончался первым января уже наступившего года. Оказалось, что Державин вовсе не инженер и не кондуктор, а преображенский рядовой в отпуску, да еще сверх того уже на целый месяц опоздал вернуться к месту служения. И не один Державин, а и начальник Веревкин, и мать его, и друзья – все были равно смущены. Веревкин клялся, что он после поездки к Шувалову не ошибся и не перепутал, что Державин не был тогда зачислен в гвардию. Фекла Андреевна была в отчаянии от необходимости, при скудных средствах, посылать сына в Петербург и, войдя в новые долги, расстаться с ним, быть может, навсегда. Но не повиноваться, в особенности при новом государе, было опасно, и юноша тотчас же собрался в дорогу, а через целый месяц трудного странствования из Казани в Петербург явился, наконец, на ротном дворе Преображенского полка. Тотчас же объявили ему, что он на целых два месяца опоздал из своего годового отпуска, а потому он был отправлен под арест.
Вряд ли кто-нибудь когда-либо так странно и весело приезжал в столицу поступать на службу.
Однако горячий нрав, ум и смелость сказались в юноше. Один-одинехонек среди большой столицы, без родных, без друзей, даже без знакомых, Державин не дал себя в обиду. Упрямо и горячо доказывал он, что уже давно считает себя инженер-кондуктором и не желает поступать в полк за неимением средств содержать себя в преображенцах. Но ничто не помогло. Отсидев день или два под арестом, юноша все-таки был зачислен фактически в лучший гвардейский полк и, будучи совершенно без денег, поселился в самой казарме, нахлебником у солдатской семьи.
В первые дни службы всякие поручения, разноска по городу повесток, работа то лопатой, то метлой едва не уходили не очень крепкого здоровьем юношу, но вскоре благодаря его изобретательности ему жилось уже несколько легче. Этими самыми нелепыми цидулями и грамотками солдатик избавился от тяжелой работы, а деньги, недавно присланные вновь матерью, хотя и небольшие, помогли ему расплатиться с его хозяином, капралом Волковым. Кроме того, за несколько дней перед тем Державин разыскал, наконец, в Петербурге старого друга и учителя, прощенного пастора Гельтергофа, который выехал еще прежде. Насколько было плохо ему когда-то в Казани в качестве ссыльного, настолько хорошо ему было теперь. Он был возвращен из ссылки тотчас же по воцарении Петра Федоровича, прямо в Петербург, будучи лично известен Фленсбургу. Теперь он мог рассчитывать на быструю и совершенную перемену своей судьбы к лучшему. Гельтергоф и в Казани искренне любил юношу за его прилежание, и, зная по себе, каково бедствовать в чужом городе, добрый пастор велел юноше заходить к себе, обещаясь подумать об его судьбе.