Петербургское действо. Том 1

Маленькие, загрязнелые донельзя горницы разделялись перегородками. Каждая семья стремилась иметь отдельное владение, хотя бы на трех-четырех аршинах пространства; и бесконечные жиденькие перегородки громоздили, делили горницы на отдельные «семейники». Поэтому вся казарма казалась неисходным пестро-грязным лабиринтом, где кишел, как муравейная куча, всякий люд от мала до велика и от зари до зари.

Тут шныряли взад и вперед вереницы баб-солдаток, кто с ведрами, кто с кулем, с кочергой, с метлой, кто с лотками белья. Бродили и квартиранты без роду и племени, поддельные дяди и тетки, и настолько сжились с полковой ротой, что считали уже себя столь же законными обитателями военной среды. Ходили из семейника в семейник и сами солдаты, тычась из угла в угол, без видимого дела, без цели и без толку, ругаясь и крича не столько от гнева, сколько от тоски и праздности. Они, как набольшие и хозяева, зря привязывались к шныряющим квартирантам или к работящим бабам, женам, соседкам, наконец друг к дружбе… И ежечасная перебранка ежедневно переходила в драку… Метла, лопата, кочерга, ведро, доска, утюг, ковшик и все, попавшееся под руку, шли в дело и начинали летать по воздуху и по головам.

Тут же повсюду бегали, егозили и скакали десятки ребятишек, визжали и завывали грудные младенцы на руках своих доморощенных, самодельных нянек, то есть таскаемые своими семи- и девятилетними сестренками, которые часто дрались между собой из-за них, часто дрались жестоко и с ними, наказывая и муштруя по прихоти…

Тут же и повсюду полноправно и невозбранно разгуливало бесчисленное количество собак и кошек, а главное, тыкалась, в особенности зимой, всякая домашняя птица: куры, петухи, индейки, голуби и даже один кривой, шершавый, давно бесхвостый павлин, раздразненный до бешенства, – потеха ребят-забияк и гроза ребят-трусишек.

С задворок и из полугнилых строений, сараев и закут на задах ротного двора приносилось ржание лошадей, мычание коров, блеяние кучи всякой скотины, баранов, телят, козлов, свиней… и всякого живого добра, заведенного более богатыми семьями. Часто, в особенности летом, мелкая скотина забиралась в казарму через вечно отворенные настежь двери и бродила по семейникам, подбирая и пожирая все съестное, плохо прибранное. Всякий гнал теленка, или свинью, или птицу только из своего семейника, предоставляя незваному гостю идти к соседу… Всякий заботился о себе, о своем угле за своей перегородкой. Обо всем же ротном дворе никто не заботился. Власти одной общей над всеми не было. Майор Текутьев или Квасов, Воейков, те же Пассек или Орлов считали себя начальниками в рядах, во фронте, при выходе и выступлении с двора, на улицах, на учении. В домашнюю жизнь солдат они не входили, ибо пришлось бы вместе с тем возиться и сцепляться с чужим людом, с каким-нибудь квартирантом-стрекулистом, пожалуй, с расстригой и во всяком случае и чаще всего с бабами-солдатками.

Флигельманы или унтер-офицеры были начальством над несколькими семейниками, но при отсутствии всякой строгости в офицерах сами смотрели на все сквозь пальцы и делали свое дело спустя рукава. Впрочем, иначе было поступать и опасно.

Одного очень строгого и отчасти злого флигельмана за год пред тем убили в самом ротном дворе. Кто были убийцы – было известно во дворе, но доказано не было, начальством не взыскано и оставлено без наказания; у другого унтера, служаки требовательного, придирчивого, опоила неведомая рука его корову, другая неведомая рука переломила ногу его любимой собаке, и третьи неведомые руки раскрали разную рухлядь… И унтер смирился, тотчас перестал жаловаться майору и придираться к своим солдатам.

Насколько офицеры были снисходительны и невзыскательны, даже чужды обстановке и внутренней жизни всякого ротного двора, настолько рядовые были грубы, дерзки и отвыкли даже от мысли безответного повиновения.

«Дисциплин» военный – было слово известное очень тесному кругу офицеров, которые были пообразованнее, или побывали за границей, или почитывали кое-какие книжки, или видались с учеными людьми.

Майор Текутьев, более других полновластная личность на том гренадерском ротном дворе, куда заглянул принц, никак не мог уразуметь слово «дисциплин», просил приятелей нарисовать его на бумажке… Узнав, что это невозможно, что это все равно что нарисовать добродетель, или злосчастие, или храбрость, майор махнул рукой и решил:

– Коли не ружье и не шпага, так военному сего и знать не требуется. Немецкие выдумки. Много их ныне. Всех не затвердишь.

Наконец, в ротном дворе, как последствие тесной и праздной жизни всякого люда, в том числе и сброда со стороны, издавна царила полная распущенность, пьянство и разврат. Все бабы давно махнули рукой на запой мужей, все мужья давно махнули рукой на зазорное поведение жен.