Петербургское действо. Том 2

– Ваше величество! – подступил Миних и заговорил по-немецки, гордо закинув голову, а старые глаза его снова сверкали отвагой, как когда-то в павильоне Монплезира. – Решайтесь!.. Или подписывайте отречение, невзирая на то, кого прислали за этим, или… Лошади уже два часа оседланы… Я готов за вами хоть на край света!.. Наконец, вот здесь двое благородных юношей, добровольно прискакавшие умереть за вас… Решайтесь… Мы арестуем этого неблаговоспитанного гонца и к вечеру будем за сто верст отсюда. Повторяю вам – только до первого порта достигнуть!.. А там на корабль – и в Данциг, а затем через Кенигсберг, Берлин и Митаву в Петербург и Москву… для коронования!.. Миних говорит вам это! Миних слово дает, что все это совершится… и легко! Миних не особенно любит и уважает русских, но всегда преклонялся с удивлением перед их слепым повиновением закону, их любовью к законности, к законному…

Государь молчал и опустил голову.

Гудович вдруг встал и, подойдя к ним, вымолвил желчно и презрительно насмешливым голосом:

– Лошади уже давно расседланы; арестовать господина Орлова мало двоих юношей, а надо кликнуть роту голштинцев, да и то силы будут едва равны!.. Скакать к порту, какому!.. В Ригу? Близко!! Да там нас губернатор Броун арестует и вернет восвояси… Но если бы даже мы и проскочили за границу к Фридриху, то он теперь на просьбу о помощи и войске, чтобы завоевать престол, ответит только государю: «Trinken sie Bier und lieben sie mir…»[51] Полноте, государь! Поздно… Вчера надо было… Да и не вчера… Шесть месяцев тому назад надо было… Ну, да ведь мы все, россияне, задним умом богаты… Одевайтесь, подписывайте и… и поедем!.. Отпустят вас в Голштинию, и слава тебе господи!! И вам будет хорошо, да и России не худо!..

Гудович перед тем молчал уже сутки, как немой, и только глядел и слушал… И теперь слова его магически подействовали на государя…

– Я сейчас… Только… – обратился он к Орлову. – Отпустит она меня в Голштинию?.. Она ведь отказала и в этом.

– Он этого сказать не может! – вымолвил Гудович. – Да и не его это дело. Одевайтесь!

Через полчаса государь переписал отречение от престола, под диктовку Григория Орлова и подписал его, а еще через час был уже перевезен в Петергоф.

Здесь государя провели прямо в отдельные комнаты. Императрица не пожелала видеть его. Вечером три офицера, Алексей Орлов, Пассек и Баскаков, отвезли Петра Федоровича в Ропшу, и Баскаков остался при нем в качестве начальника караула, приставленного к нему… И тут только вечером государь вспомнил странную случайность, странную насмешку судьбы!..

Нынешний роковой и смутный день был – двадцать девятое! Петров день! День его именин! При жизни тетки, за все ее царствование, этот день именин наследника престола праздновался по ее приказанию с большим торжеством, нежели пятое сентября[52]. А за свое собственное царствование он еще ни разу не праздновал свое тезоименитство, и в первый раз – вот как пришлось провести этот день!..

XLIII

Наутро в Петербурге стоял ясный ветреный день.

По голубому небу быстро мчались округлые белые облака, по временам застилая яркое солнце.

Город снова ликовал, и снова густые толпы народу заливали со всех сторон Казанский собор. В нем шел молебен… Государыня стояла перед царскими вратами одна, а за ней теснились вся знать, весь двор, сенат и синод и все наличное дворянство. Никто не посмел отсутствовать, хотя уже были недовольные, одумавшиеся, спохватившиеся или просто смущенные, робеющие за темное будущее…

Даже Иоанн Иоаннович был здесь в числе господ сенаторов и уже передал некоторым свое намерение предложить в первое же присутствие воздвигнуть императрице, как спасительнице отечества, золотую статую!.. В третий раз!!

Достойный представитель не дворянства, а столичной знати!..

В нечиновной толпе, в заднем углу собора, тоже был здесь и задумчиво, отчасти с недоумением глядел на все и на всех юноша Шепелев, а около него усердно молилась Василек… За все!.. За все, что с трудом, будто нехотя, но все-таки дала ей судьба, что отвоевала она себе, уступая все всем!..

Шепелев был уже вчера арестован в Ораниенбауме по приказу Григория Орлова и к вечеру освобожден Алексеем по просьбе Василька, но с условием выйти в отставку и выехать из столицы навсегда. Юноша не горевал. Ему и след жить в захолустье! Он представитель векового исконного дворянства, а не безродной скороспелой знати! А прав ли он был? Не в том дело! Он «ему» присягал!.. Одно было горько ему – дядя Квасов лежал теперь при смерти, избитый прикладами ружей своих же солдат.

После молебна паперть собора гулливо залили блестящие волны сановников, выливаясь из главных дверей… Государыня, при громких кликах, шагом двинулась в открытой коляске среди серого моря людского, бушевавшего на площади…

В этом море людском, затертый густой кучкой обывателей, стоял, дивился на все и охал, как от боли, приезжий мужичонка-костромич… И вдруг он не стерпел и спросил соседа:

– Кто ж энто такая будет?..

– Государыня императрица!