Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Туда и спустились Петр, Голицын, Тихон Стрешнев, Федор Ромодановский, Лев Нарышкин. Там уже были дьяк, заплечные мастера и сам Шакловитый. Петр внимательно смотрел на постаревшего разом боярина в парадной, но изодранной одежде, и не узнавал его. Куда девалась надменность и строгость во взгляде, орлиные глаза, важная, степенная осанка. Перед ним стоял сгорбленный, униженный, разбитый человек, с потухшими, опущенными глазами. Вот, оказывается, что делают с человеком обстоятельства. Любопытно, любопытно…

– Можно начинать, государь?– спросил Голицын, обращаясь к Петру. Тот важно, молча кивнул. Выбежали два дюжих мужика, ободрали Федьку до поясу, отвели руки назад, связали в запястьях, накинули ременную петлю.

– Все правильно делаем, Федор Леонтьевич? – насмешливо спросил Борис Алексеевич, намекая, что сам Шакловитый неоднократно руководил подобными допросами.

– У нас по сей части мастера доки, – вместо подследственного сказал Федор Юрьевич Ромодановский, поглаживая усы.– Щас, голубчик, все нам скажет, как на исповеди.

Назначили пятнадцать кнутов. Федька держался мужественно. После пяти ударов тихонько, сквозь зубы, завыл; после десятого застонал. Стали дознавать. Федор Леонтьевич стал говорить медленно, преодолевая боль, но связно, толково. Он-де, человек служивый, делал все по закону, как приказывала царевна, как требовали того обстоятельства. Чтобы в Москве и по всей Руси порядок был среди стрельцов, чтобы те строго исполняли порученное им дело. Ничего другого, воровского не знал и не делал.

– Зачем 500 стрельцов собрал 7 августа в Кремле?– быстро спросил Голицын, не давая опомниться, обдумать ответ.

–Правительница приказала, собралась на богомолье, – ответил Шаеловитый хрипло.

– Добавь пять, Сидор, – приказал Голицын.

По исполосованному телу потекли струйки крови. Палач бил другим кнутом с утолщением на конце, где была зашита железная пластина. Такой удар рвал кожу до мяса, вызывая неудержимый дикий вопль.

– Еще раз говори, для чего собрал стрельцов?– испрашивал Голицын.

– Царевна опасалась, чтобы по дороге ее ни переняли потешные,– кричал почти в безумстве Федька.

– Уговаривались вы убить царя Петра Алексеевича?

– Нет, одни разговоры были.

– Какие разговоры?

– Было бы хорошо, кабы с ним что случилось: хворь какая напала, али с лошади упал и разбился.

–Гранаты ручные готовили на царя?

– Ничего такого не было. Приходил один умелец, говорил, что может делать ручные гранаты, показывал. Одна взорвалась, а две другие нет. Выгнал в шею. Кто- то из стрельцов сказал, что такие гранаты можно было бы подложить царю, когда он будет идти по дороге. Отсюда и слухи пошли.

–Врешь, вор!

– Нет, не вру. Ежели была бы твердая задумка убить царя, то можно было

то сделать многими иными способами.

– Какими, например?

– Во время крестного ходу ножом пырнуть. Есть такие мастера, с одного удару бьют.

–А еще?

–Засаду ночью на Кукуе сделать. Царь неосторожно туды ездит.

– Псы! Гады мерзкие!– Петр вскочил с места и подбежал к Федьке.– Меня, помазанника божьего! Ножом?– От гнева, от нахлынувшего вдруг страха царя трясло, дергало, заставляло истошно орать:–вырублю вас всех, изничтожу!

Царь стал дергаться в конвульсиях. Подбежал Голицын, взял его голову в руки, затем повел к лавке, усадил.

– Успокойтесь, Петр Алексеевич! Все, кто того заслужил, будут наказаны; примерно наказаны,– говорил Голицын, поднося царю стакан воды. Петр, цокая зубами по стеклу, выпил весь стакан.

– Водки мне, – попросил Петр и добавил, – прикажи … довольно … – Голицын, оглянувшись, махнул рукой палачам. Те принялись опускать Федьку на пол.

– Завтра вторую пытку назначим, – сказал князь дьяку. Шакловитый услышал.

– Не надо … второй раз, – жалобно, детским голосом сказал Федька, оперевшись на пыточный станок и не в силах стоять.

– Я тебе покажу, пес! – Петруша вдруг вскочил с лавки и по-детски буцнул узника по ноге. Тот едва устоял, вцепившись в дерево дыбы .Когда царь и бояре вышли, Федор Леонтьевич попытался идти, но упал и потерял сознание. Пришел в себя он к вечеру. Над ним стояли кат, ливший на него воду из ушата, и дьяк с бумагой в руке.

– Садись, пиши, – сказал дьяк бесстрастно, – не напишешь – завтра будут пытать снову. Князю срочно надо.

      Все тело горело, жгло огнем, кричало болью, но Шакловитый поднялся, сел к столу, взял перо, слегка задумался и стал писать. Закончил он глубокой ночью, написал грамотно, пространно, со всеми подробностями, которые только знал. Ничего в тех записях не было нового.

Федор Леонтьевич писал, какие принимал меры для наведения порядку в полках и в Москве, как пресекал происки раскольников, как охранял правительницу, ни о каком заговоре не знает. Софья не принимала никаких мер для устранения Петра Алексеевича, сама боялась, что явятся потешные, чтобы ее сместить, а она не успеет предупредить стрельцов. Потому стала меньше выезжать из Москвы, стоять в соборах, ходить крестным ходом, требовала от него, Шакловитого, усилить стражу, увеличить ночные караулы, строго спрашивать за промашки всякие, упущения, особенно на постах.