Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Но разве бывают такие случаи, когда можно спокойно перенести измену или предательство человека, о котором думал, что он любит тебя? Царь после прочтения сих эпистол зело бушевал и метал все, что попадало под руку. С ним случился жесточайший приступ эпилепсии, к нему, кроме лекарей, несколько суток никого не подпускали. И вопрос был не только и не столько в измене, как таковой, сколько в том, что пришлось убеждаться в том, что его никто не любит такого, даже женщина, которая, казалось бы, должна была любить.

Наконец Петр вызвал Макарова, вручил ему письмо и приказал доставить его в Немецкую слободу по известному адресу. Как рассказывал лекарь, царь писал то письмо чуть ли ни всю ночь, изодрав несколько листов. На одном из отрывков, который прочитал секретарь, писалось: «…Забываю все … Я также имею слабости. Я вас не буду ненавидеть, и обвиняю лишь собственную свою доверчивость. Продолжать свою любовь с вами, значить унижать себя. Прочь. Я умею примирять страсти с рассудком. Вы ни в чем не будете нуждаться, но я с сих пор вас уже не увижу…».

Наверно, то был один из первых вариантов, где любящий человек боролся с государем в себе, где мы увидели Петра, каким он мог быть, дай бог ему другую судьбу.

К сожалению, государь победил. В другом письме предписывалось отобрать у Анны Монс кирпичный дом, жалованные ей деревни, медальон с бриликами, лишить пенсиону и взять под домашний арест всю семейку, включая замужнюю сестру. Семейству запрещалось посещать даже кирху.

– Что ей, бабе глупой, еще нужно было? – пьяно жаловался Петр, когда денщик его раздевал.–В шелках ходила, в алмазах. И по мужской линии осечек не было. Живи себе, радуйся. В ножки тебе кланяются, хоть и не царица. Суки, суки все…Кенигсек …ничтожный людишко … в глаза прямо боялся посмотреть … предпочла… а я ему вина, а я ему почтение … тьфу ты … Человек есть ложь – правильно кем-то сказано … уж не упомню …Ты, стервец, за сколько меня продашь?

– Что вы, ваше величество? За вас в огонь и в яяяяяяяяяяяяяяяя\я\\\яяяяяяяяяяяяяяяяяяччччсстаоошеопоркрагкаквощддлцджыдллдыловоду,– заверял Меншиков с холодными глазами.

– Не верю, – ревел медведем царь.– Никому не верю. Матушка меня дурила. Матушка! О боже! Тебя когда-нибудь за яйцы подвешу – только тогда ты всю правду расскажешь. Рас– ска– же–шь!

– Ваше величество! Неужто не видели, как я за отечество дрался?–молил денщик.– Что я без вас? Нуль, пылинка.

– Ты думаешь ему та сука нужна была? – продолжал свое царь, не слушая денщика, пытаясь оправдать себя. – Ему надобно было ко мне втереться, секреты военные раздобыть, потому и торчал здесь. Никому верить нельзя, никому. Как после того жить! Шпион саксонский. Ножкой умело дрыгал, шляпой размахивал ловко, а та блядь глаза нараспашку … убью … шкуру спущу. Сашка, ты хоть меня любишь, подлец эдакий?

– До гробовой доски, ваше велчество.

– Сашка, скажи, ну разве я плохой человек? Ну рублю головы, через себя переступаю, Сашка. Отечества ради…

– И больше надо бы, ваше величество.

– Молчать! Пес, собака! Царю! Пришибу, мать твою …

А за тысячи верст от походного царского шатра мать укоряла дочку:

– Анхен, что теперь делать? Позор ведь какой, на улицу нельзя выйти. Зачем ты писала те проклятые письма?

– Маменька, ну разве я предполагала, что кто-нибудь, кроме Людвига, будет читать мои письма. Он ведь иностранный подданный, дипломат. Какое вероломство! Мы любили друг друга. Что такого, если я писала ему. Боже мой, что за жизнь, что за страна– никуда не ступи, ничего не говори, никому не пиши.

– Зачем он возил письма с собой, зачем добивался идти с войском? У нас в Баварии то называется дразнить гусей. Зачем ему то было надобно?

– Маменька, он боялся обыска в его отсутствие, потому и возил письма при себе. И перечитывал, оттого что любил меня. А насчет войска, так он же посланник, где ж ему быть, как ни при войске, курфюрст требовал сведений, как идут военные действия. Они ж союзники. Он мне шепнул на прощанье, что делает все ради нашей будущей семьи. Людвиг страшно не любил армию, не любил попоек, которые при Питере сплошь и рядом, не любил истязаний солдат, их ран и страданий. Он любил читать Корнеля, Расина.

– Анхен, доченька, напиши что-нибудь сему Питеру проклятому, напиши, что сие было мимолетное увлечение, что ты раскаиваешься. Мне стыдно перед Модестой, она-то со своей семьей причем? А Филимон, а Виллим? Где нам жить? Остается одна мыза, но зимой в ней невозможно находиться.

– Маменька, мне тяжело сие сделать, но я напишу, хотя я знаю Питера. Ничего не поможет.

– Зачем ты его не любила? Высокий, сильный, красивый – и царь! Ах ты глупая моя девочка.

– Маменька, неужели не было красивее нашего отца? И сильнее, и богаче? А ты выбрала его.

– У меня, дочка, не было выбора между Иоганном и царем. Наверно, я бы выбрала царя.