Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Старушка провела их в комнату. «Неужели тут Эмма живет?» — осматривал Авдеев комнату.

Старый самодельный, но крепкий еще стол под клеенкой, на нем телевизор «Рекорд» с небольшим экраном, светло–желтый шифоньер с потемневшим зеркалом в дверце, железная кровать, аккуратно застеленная, на стене ковер с оленями у лесного ручья, на полу в два ряда дешевые половички. И никаких признаков проживания молодой женщины. И спать ей негде, раскладушку, что ли, ставить?

— Окно вот не закрывается, — говорила между тем старушка. — Дождь прямо на пол льет. Паркет от воды повыскакивал! Того и гляди ногу сломаешь! — Старушка сдвинула в сторону половик у окна, обнажила выскочившие клепки.

— Это мы сделаем, бабуль! Это мы враз, — осматривал окно Киселев. — Бабуль, а зачем тебе нужно, чтобы большая створка открывалась? Хочешь, я тебе закрою ее навечно, ни один черт не откроет! Тебе фрамуги хватит!

— Нет, не надо! Пусть открывается… Сделай уж как было…

— Смотри, бабуль, тебе жить… Ну–ка, подними–ка топориком, — сказал он Авдееву. Тот поддел створку топором и поднял сколько мог вверх. Киселев вбил в образовавшийся зазор между петлями гвоздь наполовину и обогнул оставшуюся часть гвоздя вокруг штыря петли. Створка поднялась выше и стала закрываться.

— Во, бабуль! Принимай работу… Двумя пальцами можешь закрывать!

— Спасибо, сынок! Спасибо!

Плотники присели над выскочившими из пола клепками паркета. Старушка все время была около них, и Авдеев никак не мог поделиться своей догадкой с Киселевым. Догадкой насчет того, что Эмма никакого отношения к старушке не имеет. А тот болтает себе и болтает.

— Без деда живешь, бабуль? Одна?

— Одна, сынок! Одна!

— Скучно, видать, одной?

— Скучно, скучно, — охотно соглашалась старушка. То ли она была вообще покладистая, то ли старалась угодить плотникам, надеясь, что они скостят плату за работу.

— Был бы дед какой–никакой, хоть алкаш, и то веселей… Я вот люблю поддать, жена ругается, но терпит, не гонит…

— А ты поменьше бы пил–та! Молодой какой, а пьешь…

— Подносят, бабуль! Откажешься–человек обидится. Ты ведь тоже бутылочку приготовила, наверное, а?

— Приготовила, приготовила! Как Эммочка позвонила, так я сразу в магазин побежала..,

Авдееву было стыдно и за Киселева и за себя. «Пятьдесят рублей со старухи дерет, да еще бутылку выжал, гад!» Авдеев клял себя за то, что пошел с Киселевым.

— Ну вот, опять пьяный приду, — сказал Киселев.

Старушка на это промолчала.

— А Эмма тебе кто, соседка? — спросил Киселев.

— Соседка, соседка!

— Хорошая баба, ладная!

— Добрая она, заботливая, — поддакнула старушка. — Когда я хвораю, она всегда в магазин ходит…

— А у тебя, бабуль, дочки нет?

— Была у меня дочка, да еще маленькой померла… В голод… Муж–то с войны не пришел. Тяжело было!

— А что же ты замуж не вышла?

— Не брали меня. Невидная я была… Да и брать–то некому. Мужиков–то поубивало.

Плотники отремонтировали паркет и перешли на кухню делать полочки для банок. На кухне у старушки тоже была скудная обстановка. Поцарапанный холодильник «Морозко», стол с протертой по углам клеенкой, тумбочка. В углу за тумбочкой небольшой горкой лежали штук восемь маленьких арбузов.

— Чей–то ты такие крохотулечки купила, — указал на них Киселев. — Они еще не созрели добром!

— Это мне племянники привезли, из деревни. Сорт такой…

Когда Киселев с Авдеевым стали крепить полочки к стене, старушка засуетилась, выставила бутылку на стол и начала собирать ужин. Водку Киселев закусывал арбузом и удивленно похваливал:

— Смотри ты, крошечный арбузик, а сладкий какой, аж сам тает!

— Сорт такой… Племяннички выращивают…

— Я возьму парочку детишкам. Уж больно они хороши. Ты, бабуль, не против, а?

— Бери, бери! — снова засуетилась старушка, выбрала два арбуза покрупней и подала Киселеву.

Тот положил их рядом с собой на стол и потянулся к бутылке. «Вот нахал!» — думал Авдеев, все больше удивляясь низости Киселева.

— Бабуль, может, трахнешь с нами грамм сто?

— Вы пейте, пейте… куда мне. — Старушка встала и вышла.

«За деньгами, наверно — догадался Авдеев. — Ограбили бабку… Она сама, видать, перебивается, а мы… Тут всей работе–то красная цена двадцать рублей!» Но Киселеву он не успел сказать об этом. Старушка вернулась быстро и протянула им пять красных бумажек, развернутых веером.

— А это что? — переспросил Киселев, как будто ничего не понимая.

— Вам… за труды. — растерялась старушка.

— Мы в расчете. Бутылка–то пять рублей стоит?

— Пять…

— Ну вот! Мы за пять и подряжались!

— А Эммочка пятьдесят называла…

— Она ошиблась. Я ей сказал за пять, а она, видно, решила, что за пять червонцев. Все в порядке, бабуля! Спасибо за арбузы… Нам пора!

Утром Авдеев на работе переодевался один. Из открытой двери соседней комнаты, где была раздевалка столяров и плиточников, доносился голос Киселева. Потом послышался хохот. «Снова что–то заливает!» — начал прислушиваться Авдеев.