Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Но выслушай, выслушай, выслушай эти слова.Вставали из–за столов, выходили танцевать.Я их никому никогда не говорилаИ, сколько бы лет ни прошло, никому их не уступлю.Как я ненавижу себя за то, что тебя полюбила.Как я ненавижу тебя за то, что люблю.

— Хорошо поет! — вздохнул мужчина, сидевший за соседним столом.

— Только не тебе, — усмехнулась ревниво женщина, бывшая с ним.

Так падают с криком в бездонную пропасть колодца,так тянут ладони в удушливом жадном дыму.Несу я любовь свою — что мне еще остается! — по черной земле прямо к дому несу твоему.Позволь, ты позволь мне хотя бы мгновеньеу этих дверей постоять и рукою погладить косяк,и, словно цветок, подарить тебе песнюгде строчки, где строчки так о тебе голосят.

— Ты извини, Пионер, — заговорил Колунков, когда Надя закончила петь. — Баран ты большой!.. Поверь мне, я в бабах разбираюсь… Лучше Надьки не бывает! Иди к ней, пошли вместе…

— Не… не могу сейчас… потом… Налей–ка, — потянулся Андрей к коньяку.

Тем временем Шура объявила новую песню. На сцену вышли две девушки.

— Ну, идем, идем к ним! Я все устрою, — поднялся Колунков.

Андрей встал и, плохо соображая куда и зачем он идет, пошел следом. Ему казалось, что все сейчас смотрят на него. Олег прихватил с собой начатую бутылку шампанского.

— Девочки! — ерничая, заговорил он. — Не найдется ли нам местечка за вашим певучим столом?

— Шампанскому всегда рады, — весело ответила Шура.

— А нам?

— Это смотря с чем вы пришли!

Девчата потеснились, сдвинули стулья, освободили место для парней.

— Вот этому молодому человеку, — указал Колунков на Андрея, примостившегося на подставленном Шурой стуле рядом с Надей, — этому молодому человеку захотелось поблагодарить одну певицу. Уж больно ему песня понравилась! Но к такому букету роз он один приблизиться не решился и прихватил меня с собой. А я такой барбос, люблю бывать среди роз!

Девчата засмеялись.

— Я его прихватил с собой, чтобы он молчаливо поддерживал меня, — как–то чересчур серьезно подхватил Павлушин шутку Колункова, — а он сразу все карты на стол. Всю малину испортил! — Под конец фразы голос Андрея смягчился, и он ласково глянул на Надю.

— Я такой! — хохотнул Олег.

В глазах у Андрея плыло, в ушах стоял гул от музыки и голосов.

— Пошли танцевать, разболтался! — шутливо прикрикнула на Олега Шура, и он с готовностью вскочил.

— С тобой хоть в воду!

— А вы чего расселись, — глянула она на Надю и Андрея. — Особого приглашения ждете?

Андрей засмеялся и пригласил Надю, прижал ее ладошку к своему плечу, чувствуя тонкий, нестерпимо нежный запах духов от ее волос. Пальцы Нади замерли под его рукой, вздрагивали изредка, ноготки, покрытые красным лаком, как ягоды клюквы, выглядывали из–под его ладони. Вспомнилась ему клюквенная поляна на болоте в день прилета сюда, вспомнилось, как пальцы Анюты с остатками лака на розовых ноготках быстро мелькали, собирая ягоды.

7

В полночь люди стали расходиться. На улице было светло от прожектора. Ослепительно белый снег искрился. Пахло дымом. Говор слышался, смех. Кто–то затянул: «Ой, мороз, мороз! Не морозь меня…» Песню подхватили.

Андрей выходил из столовой вроде бы с большой группой, но неожиданно оказался наедине с Надей. Шура куда–то исчезла. Надя жила в бараке рядом со столовой. Всего каких–то два шага до крыльца. Но она не торопилась домой, стояла, держалась обеими руками за уголки поднятого песцового воротника пальто, прижимала их к щекам. Носик ее, выглядывающий из воротника, показался Андрею таким милым, что захотелось потрогать его. Он легонько коснулся локтя девушки и спросил:

— Тебе не холодно?.. Может, погуляем?

— Конечно, погуляем, — с готовностью согласилась Надя, опуская руки. Концы воротника упали на плечи, открыли все ее сияющее лицо. — Я немножко опьянела. У меня голова вот так, — покрутила она пальцем в воздухе. — А тебе, правда, понравилась моя песня? — спросила она и взяла его под руку. Они направились по скрипучей тропинке в сторону озера.

— Ну, Анюточка, кому такая песня не понравится, — заворковал нежно Андрей. — Ты, Анюточка…

Надя остановилась. Андрей запнулся и виновато потер лицо перчаткой.

— Прости, Надюша… Ты видишь… — глупо развел он руками. — Каша в башке, каша… Прости!

В коридор общежития своего Павлушин входил с совершенно гадким настроением. Он ненавидел себя за то, что изгадил вечер Наде. Возле двери комнаты, где жил Колунков, он задержался, поморщился, размышляя, и вошел.