Петр Фоменко. Энергия заблуждения

Драма истинного театра такова, что каждый режиссер обречен еще при жизни увидеть гибель всего, им созданного. Петр Наумович старался принести в эту трагическую ситуацию ускользания красоты долю юмора: «В финале спектакль вошел в плотные слои атмосферы и там прекратил свое существование». Для зала на 100 мест на малой сцене, где часто ухитряются рассадить чуть ли не вдвое больше зрителей, это статус-кво драматично, но и не лишено надежды. Живой театр – это атмосфера, непосредственный контакт, энергообмен. Поэтому те сто человек в вечер, что приходят на «Одну абсолютно счастливую деревню» Б. Вахтина, сто́ят десяти тысяч. Это иное качество сопереживания искусству – не сдерживать слез под хриплый голос Марлен Дитрих, поющей «Лили Марлен», наслаждаться сценой купания Полины (Полина Агуреева) в голубом полотне реки, страдать сразу за всех убитых на войне, долго вспоминать голос Евгения Цыганова-Михеева и убеждать зрителей старшего поколения, что это и есть правда жизни – полюбить пленного немца, невзирая на боль потерь. Что до меня, то другого такого спектакля о любви – нежного, страстного, пронзительного, сплетенного из грусти и баек, как и сама жизнь, – я не знаю.

Глядя на то, что происходит с современным театром («Как стремглав мельчает человечество!..» – писал Венедикт Ерофеев), почти утратившим способность потрясать, на режиссеров, самовыражающихся за счет автора, артистов, зрителей, на актеров, разменивающих талант в топке сериалов, трудно бороться с пессимизмом Фоменко по поводу будущего. Любовно и тщательно выращенная им с 1988 года труппа, основу которой составил самый яркий выпуск его курса в ГИТИСе, мужественно преодолевает наступление коммерческого кинематографа и массированные атаки на репертуарный театр. Обычно курсы называются в институте «мастерская» – с добавлением имени руководителя. Так и назвали в 1993 году молодой театр. Впоследствии к нынешним звездам – Галине Тюниной, Полине и Ксении Кутеповым, Мадлен Джабраиловой, трагически погибшему в аварии Юрию Степанову, Рустэму Юскаеву, Карэну Бадалову – присоединились Кирилл Пирогов, Полина Агуреева, Евгений Цыганов, Ирина Пегова, позже «похищенная» в МХТ Олегом Табаковым. Огромную надежду Фоменко возлагал на стажерские наборы, на обновление крови, на живую природу молодых – и не ошибся. Как он возился с ними последние годы, как приучал к своему подробному и неторопливому стилю репетиций, как учил, не спеша, добиваться результата! Работы стажеров в новых спектаклях и их вхождение в старые постановки не остались без внимания и признания. А спектакли «Рыжий» и «Русский человек на rendez-vous» заставили говорить о новом поколении «фоменок».

На афише театра «Мастерская П. Фоменко» никогда не пишутся звания – только имена. Имя актера и есть его звание. Все знают, кто такие «фоменки» и что это за счастливый билет достался тем, кто носит это звание. Фоменко неизменно подчеркивал, что в их театре нет главного режиссера, а есть художественный руководитель, у которого нет подчиненных. Самой ценной наградой считал медаль имени Товстоногова, поскольку это – оценка коллег, отражающая его связь с родными по крови именами в профессии – петербуржцами Георгием Товстоноговым и Львом Додиным.

Когда заканчивалось строительство нового здания «Мастерской» на набережной Шевченко, режиссера чрезвычайно беспокоило, что с обретением того, к чему театр так стремился и заслужил годами скитаний, работы и ожидания, может нарушиться что-то важное. Что новая сцена будет «не намолена», а на то, чтобы вдохнуть в нее жизнь, уйдут годы. И силы у него убывают… (Я вспоминала, как любимый нами обоими Евгений Владимирович Колобов, получив построенное Ю. М. Лужковым здание «Новой Оперы», говорил, цитируя Юрия Нагибина: «Победа, как всегда, приходит слишком поздно, став ненужной…») Однако из последних сил Фоменко прививал эту театральную «бациллу» в здании современной архитектуры с элегантным мраморным фойе, панорамными окнами с видом на Москву-Сити, с мягким серым залом, лифтами и лестницами. Он удивлялся, как быстро актеры освоились в своих комфортабельных гримерках, подземном паркинге и массажном кабинете, и тосковал по неудобным (для него это было синонимом идеального) и узким пространствам старой сцены, ностальгировал по своим любимым «щелям», тесным залам и несущим колоннам, вписанным им в действие пьес разных авторов и эпох.

К счастью, «Мастерская Петра Фоменко» остается островом, где истинные ценности не потеряли своего значения. Поэтому, когда Петр Наумович произносил свой коронный тост: «За торжество нашего безнадежного дела!», он не лукавил. (К слову, «творчество» – едва ли не первый запрет в терминологическом словаре Фоменко.) Дело, которым он занимался, и есть его жизнь. «А строительным материалом для него оказывается собственная судьба…»