Петр I

3 февраля 1718 года Петр отправил в Суздаль для розыска капитана-поручика Скорнякова-Писарева со следующим повелением: «Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительныя, по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот».

В ходе дознания выяснилось, что на Евдокию, ставшую после пострига Еленой, оказывал сильное влияние епископ Ростовский и Ярославский Досифей, который изрекал весьма крамольные пророчества. Певчий царевны Марии Алексеевны Федор Журавский показал под пытками, что «Епископ Досифей приезжал к царевне Марии не по одно время и сказывал, что видел многие видения. Государь скоро умрет и будет смущение; сказывал времена; а как они проходили и удивленная царевна с сожалением спрашивала, для чего не сделалось, Досифей сказывал другие времена; также предвещал, что государь возьмет бывшую царицу и будут у них два детища, чего царевна желала». Якобы из-за этих пророчеств Евдокия-Елена и скинула с себя обет, поскольку надеялась на возвращение к мужу. Выяснилось, что Досифей во время служб называл Евдокию «царицею Евдокиею», а не «старицею Еленой». Кроме того, имя «царицы Евдокии Федоровны» значилось в найденных в монастыре поминальниках,[147]

а вот имени царицы Екатерины Алексеевны в них не было – это уже считалось государственной изменой.

Глебов показал следующее: «Как я был в Суздале у набора солдатского, тому лет с восемь или с девять, в то время привел меня в келью к бывшей царице, старице Елене, духовник ее Федор Пустынный и подарков к ней чрез оного духовника прислал я два меха песцовых, да пару соболей, косяк байберека немецкого и от пищей посылал. И сшелся с нею в любовь чрез старицу Каптелину, и жил с нею блудно. И после того, тому года с два, приезжал я к ней и видел ее. А она в тех временах ходила в мирском платье. И я к ней письма посылал о здоровье, и она ко мне присылала ж». Эти показания были подтверждены Евдокией-Еленой. После очной ставки с Глебовым она написала: «Февраля, в двадцать первый день, я, бывшая царица, старица Елена, привожена на Генеральный двор и с Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутского набора, и в том я виновата. Писала своею рукою я, Елена». Досифей сообщил, что капитан Глебов осуждал «законный брак его царского величества с государынею царицею Екатериною Алексеевною» и пенял епископу: «Для чего вы, архиереи, за то не стоите, что государь от живой жены на другой женится?» Вдобавок ко всему, среди бумаг Глебова обнаружились записки, написанные цыфирью (шифром), а также записки с осуждением брадобрития («Бог един во власех силу имеше») и европейской одежды («Таково свойство всякого платья хранить своя манеры. То бывает хвально»).

20 марта 1718 года старица Елена была отправлена в ладожский Успенский монастырь, где содержалась без прежних вольностей. После вступления на престол Екатерина I приказала перевести Евдокию-Елену в Шлиссельбург, где надзор был строгим,[148]

а условия жизни более мягкими, в частности было велено «на пищу и содержание известной персоны покупать добрую крупу, муку и держать папошники, пирожки и прочее кушанье ежедневно хорошее». С воцарением Петра II, сына Алексея, Евдокия переехала в Москву, где жила сначала в Вознесенском, а затем в Новодевичьем монастыре, в почете и довольствии.

5 марта 1718 года вышел «Манифест о царице Евдокии и ее винах». Содержание манифеста не вполне соответствует его названию, поскольку в нем говорится и о «винах» окружения бывшей царицы. Петр запросто мог бы обойтись и без издания манифеста, но он любил, чтобы во всем был порядок. Манифест, нанесший сильный удар по репутации Евдокии, стал своеобразной «красной чертой», окончательно отделившей бывшую царицу, блудницу и мать изменника, от ее венценосного мужа.

«Сначала полагали было, что последними кровавыми казнями в Москве все следствие закончено и всякий повод к дальнейшим беспокойствам уничтожен, – пишет брауншвейгский резидент Вебер, – тем более что со времени прибытия нашего в Петербург все, что было открыто по следствию, тщательно хранилось в тайне, что и давало повод думать, что важнейшее все дознано и подавлено при последних московских казнях; но теперь, к прискорбию, увидали, что все употребленные в Москве пытки и казни далеко еще не разъяснили истины и что из показаний находящихся в заключении подсудимых ничего бы не добились, если бы по перехваченным и по зашитым в разных одеждах письмам не обнаружилось вполне все дело».[149]