Петр II

Помолвка состоялась в назначенный день. К трем часам в Лефортовский дворец прибыли члены царствующей фамилии, военные и гражданские сановники и дипломатический корпус, отец невесты и ближайшие его родственники.

Обер-камергер Иван Долгорукий отправился за невестой в придворных каретах. Впереди кареты с невестой шли четыре пажа, за ними следовали скороходы, гайдуки и лакеи, верхом ехали шталмейстер, придворные фурьеры и гренадеры-гвардейцы. В других каретах сидели родственники и дамы, составлявшие штат невесты.

Когда невеста прибыла во дворец, императорская фамилия во главе с вдовствующей царицей-бабкой вышла ей навстречу. Затем под звуки труб и цимбал в зал вошел жених в сопровождении Долгоруких и других знатных персон. Он сел в кресло, музыка замолкла, и обер-камергер повел невесту под балдахин, куда подошел и Петр II. Архиепископ Феофан Прокопович совершил торжественное обручение. О его окончании известили пушечные выстрелы, присутствовавшие поздравляли помолвленных, допущенных к их рукам.

Леди Рондо сообщила своей подруге о казусе, произошедшем во время целования руки. Петр держал правую руку невесты, давал ее целовать. Когда к невесте приблизился ее прежний возлюбленный, пишет леди Рондо, она вдруг встала, отняла свою руку у императора и дала ее поцеловать тому, кого любила, чем привела в смущение жениха. (Этим возлюбленным был граф Мелезим, чиновник свиты австрийского посла графа Братислава.)

Из зала государь повел невесту и всех присутствовавших смотреть фейерверк и иллюминацию, после чего состоялся бал, по окончании которого невеста отправилась домой в Головинский дворец с соблюдением такой же церемонии, с какой прибыла на помолвку[147].

Отныне невесту стали величать великой княжной и высочеством. Были произнесены речи от имени духовенства, гражданских чинов. От имени родственников невесты знаменательную речь произнес князь Василий Владимирович Долгорукий, пользовавшийся репутацией честного человека, осмеливавшегося говорить правду, не всегда приятную слушателю. Кстати, В. В. Долгорукий был противником этого брака, ссылался на разницу в летах жениха и невесты.

К. Рондо, имевший склонность к портретным зарисовкам русских вельмож, дал высокую оценку нравственным свойствам В. В. Долгорукого: это был «человек разумный, вежливый, любезный, потому пользующийся расположением всего низшего дворянства и офицеров армии, в которой он, можно сказать, воспитался. Он великодушен, смел, держится откровенно, говорит свободно, даже горяч, за что и поплатился недешево за слишком свободное обсуждение поступков государевых в деле покойного царевича Алексея Петровича. Он впал в немилость, потерял имущество и положение и сослан был в Соликамск, в Сибирской губернии. По смерти царя милостью покойной императрицы возвращен из ссылки, получил обратно свои имения и начальство над армией, но уже вскоре за вольные суждения об отношении царицы к одному из ее фаворитов отправлен главнокомандующим войсками, расположенными в Персии»[148].

В передаче Маньяна речь, произнесенная Долгоруким во время церемонии сговора, звучала так. «Вчера я был твоим дядей, — обращался князь к княжне Екатерине, — а сегодня ты моя верховная повелительница, и я всегда буду твоим верным слугой. Позволь же мне поэтому подать тебе один совет: не смотри на своего августейшего супруга как на супруга только, но скорее всего как на своего верховного владыку и заботься лишь о том, что может быть ему приятно. Семья твоя, правда, многочисленна, но благодаря Бога, у нее нет недостатка ни в богатстве, ни в должностях; таким образом, если станут у тебя ходатайствовать об оказании кому-либо милостей, заяви себя склоняющейся не столько в сторону имени, сколько в сторону бедности, то есть в сторону тех, кого заслуги и добродетель делают достойными милостей; тогда ты найдешь истинный смысл жить вечно счастливой, что я и желаю тебе»[149].

Речь, как видим, вполне соответствовала характеристике В. В. Долгорукого, данной К. Рондо, — она проникновенна и одновременно пронизана духом государственности, принадлежит по-настоящему государственному мужу, дававшему племяннице совет быть милосердной и ответственной перед подданными. Это позволяет выделить оратора из клана Долгоруких — в большинстве своем людей столь же мелочных, сколь и алчных. Еще до помолвки, в феврале 1729 года, де Лириа доносил о ропоте против Долгоруких: «Все очень недовольны чрезмерною властью дома Долгоруких, которые управляют всем с крайним произволом. Фаворит [князь Иван Долгорукий], уверенный в царской к нему любви, не следует за его величеством с должным рвением, но большую часть времени проводит в собственных удовольствиях»[150]. «Начинают слышаться жалобы на высокомерие Долгоруких, которые удаляют всех, кто приглянулся царю, как, например, молодой камергер Бутурлин (зять фельдмаршала)», — доносил Маньян 2 мая 1729 года.