Петр III

Созданный несколькими поколениями мемуаристов, профессиональных историков и писателей отрицательный образ Петра III превратился в расхожий стереотип. По меткому замечанию одного из дореволюционных историков, Петру Федоровичу была присвоена «какая-то исключительная привилегия на бессмысленность и глупость» [179, с. 9]. Приговор был вынесен. Он не нуждался в доказательствах и не подлежал пересмотру.

Вопрос снят, проблема не существует — такой подход способен объединить весьма разных авторов, например петербургского историка Е. В. Анисимова и московского литературного критика М. П. Лобанова. Первый из них, выпустивший интересную монографию о политической борьбе в России середины XVIII века, признается, что хотел было преодолеть традицию, выявить в оценке Петра Федоровича «скрытый план», но «все усилия оказались тщетными — никакой "загадки" личности и жизни Петра Федоровича не существует. Упрямый и недалекий, он стремился во всем противопоставить себя и свой двор "большому двору" и его людям…» [41, с, 214][1]

. Примерно в том же духе, но еще решительнее рассуждал московский литературный критик М. П. Лобанов: «Имя этого императора… никогда не вызывало среди историков разноречий в его исторической характеристике. Враждебность к России, ко всему русскому. Холуй Пруссии, Фридриха II, замыслил заменить в России православие лютеранством. Никто из историков, начиная от С. М. Соловьева вплоть до современных, не брался "реабилитировать" Петра III; слишком все очевидно» [115, с. 264].

Все слишком очевидно и для другого московского автора, историка П. П. Черкасова. Выступая против предпринятого мной в ряде работ пересмотра старой официозной точки зрения, Черкасов отвергает саму возможность этого, считая, что такая попытка «вызывает лишь недоумение» [188, с. 245–246, 423]. Спорить с подобной позицией не просто сложно, но и невозможно. Поэтому, оставив ее на совести автора, отметим лишь ряд фактических ошибок, в свою очередь вызывающих недоумение. П. П. Черкасов почему-то убежден в том, что императрица Мария Терезия, жена императора Франца I Лотарингского и мать Иосифа И, являлась «претенденткой на германский императорский престол» [188, с. 52]. Заметим, что императрицей Мария Терезия считалась как жена, а затем — как вдова Франца[2]

, после смерти которого в 1765 году императором так называемой Священной Римской империи германской нации стал их сын Иосиф II. Более всего удивляет, что московскому историку, взявшемуся за оценку Петра III, неведомо имя, полученное тем при крещении в Киле: П. П. Черкасов почему-то называет его Петром Ульрихом [188, с. 225]. Быть может, я и мой оппонент просто имеем в виду не одного и того же, а двух разных персонажей, — иное объяснение привести не решаюсь!

Пытаясь понять исходные принципы традиционных суждений, мы должны признать наличие для этого некоторых оснований. Ведь именно таким выведен Петр III в «Записках» Екатерины II, таким рисовали его многие очевидцы. «Он не был зол, но ограниченность его ума, воспитание и естественные склонности выработали из него хорошего прусского капрала, а не государя великой империи», — писала Е. Р. Дашкова [74, с. 47], одна из образованнейших женщин своего времени, директор Петербургской Академии наук и президент Российской Академии, собеседница Дени Дидро [73, с. 59]. А вот мнение известного русского агронома А. Т. Болотова, весной 1762 года в качестве скромного армейского офицера состоявшего при императоре: он, Петр III, «возрос с нарочито уже испорченным нравом» [53, с. 164].

Примерно ту же тональность можно найти и в ряде документов того времени — донесениях зарубежных дипломатов, переписке и воспоминаниях современников. Но действительно ли «все очевидно» и попытки выяснить иные свидетельства, иные мнения тщетны? И неужели никто из историков не брался «реабилитировать» Петра III? Если первое представляется крайне спорным, то второе попросту обнаруживает незнание историографии темы. Дело, конечно, не в «реабилитации». Применение этого слова здесь явно неуместно. Нет нужды ни «обвинять», ни «защищать» Петра III. Но одно из основополагающих требований научного подхода к любому изучаемому явлению — историзм. И в данном случае нужен спокойный, объективный взгляд на одну из интересных и все еще до конца не прочитанных страниц русской истории XVIII века.