Петр Окаянный. Палач на троне

Очень возможно, что, если бы сын Нарышкиной оказался таким же тихим, бесцветным дурачком, он, при определенных обстоятельствах, мог бы и не оказать особого воздействия на ход событий. Даже при том, что «защиты от дурака» не было в русской политической традиции, что делать!

Вообще же получается довольно мрачная картина. Вот почти целое столетие идет поступательное развитие страны. Достигнуто очень многое, страна почти стала частью Европы. Государство процветает, оно на подъеме.

…И все это летит в пропасть только потому, что на троне оказывается не вполне вменяемый «царевич второй свежести». Во-первых, по-человечески обидно. Во-вторых, все же неплохо бы понять, почему все это происходит.

Получается, что судьба страны зависит не от воли ее народа, не от успехов, достигнутых в разных сферах жизни, не от уже написанных законов. Нет! Государство и народ вверяют себя одному человеку — монарху. Власть его так необъятна, что он может отменить законы или не обращать на них внимания и может с легкостью необычайной уничтожить все, что накапливали поколения.

А все остальное население настолько бесправно, что нет никаких совершенно механизмов остановить опасного маньяка на троне.

Только не надо думать, что лишь в Европе сумасшедший мог сидеть на троне и при этом причинить сравнительно мало вреда. И на Востоке хватало весьма причудливых правителей. В годы царствования многих из них, совершенно независимо от воли владыки, страна достигала экономического, политического или культурного расцвета.

Вот, например, мусульманский халиф Хаким из династии Фатимидов (правил в 996–1021 годах). Фатимиды, возводившие свой род к дочери Мухаммеда Фатиме, создали мощное государство, в котором светская власть сочеталась с религиозной, и столицей своей сделали Каир.

Халиф Хаким в чем-то напоминал Петра — уже тем, что, издавая даже самый идиотский указ, всегда пытался объяснять, зачем это все нужно. Например, Хаким велел женщинам никогда не выходить из своих домов, «потому что им это совсем не нужно», и велел своим подданным спать днем, а бодрствовать — ночью. Ведь ночью прохладнее и жить и работать приятнее…

Так он и развлекался без малого четверть века, а потом Хаким как-то собрал придворных и доходчиво объяснил им, что ни они, знать халифата Фатимидов, ни весь остальной мусульманский народ не достойны такого правителя, как Хаким. Объяснил, печально покачал головой, а потом… сел на осла и уехал в неизвестном направлении. Куда поехал бывший халиф, что он делал, где сложил свои кости — история умалчивает. И из Египта, и из истории мусульманского мира Хаким исчез совершенно бесследно; как принято говорить в таких случаях, «никто никогда его больше не видел». Можно только гадать, не свел ли счеты с ним кто-то из подданных, несколько уставших бодрствовать по ночам, или не сидел ли еще несколько десятилетий где-то у водоема в Медине или Мекке старый нищий, в котором попросту некому было опознать бывшего халифа… Ничто неизвестно, и потому все возможно.

Но как бы ни куражился Хаким, а халифат находился при нем на вершине своего могущества и славы! Далек был день, когда Фатимиды владели только небольшой частью Северной Африки, и так же далеко другой день — когда от халифата отпадут Сицилия и Алжир, а сирийский феодал Салах-ад-Дин поднимет против них восстание и государство Фатимидов окончит свое существование…

Не менее странноватым был и современник Петра I, японский сегун Цунаёси Токугава, пятый сегун в династии Токугава, прозванный «собачьим сегуном» (ину-сёгуном). Правил он в 1680–1709 годах и «прославился» серией указов, тоже чем-то неуловимо напоминавших петровские: как своим волюнтаризмом, так и невероятной надуманностью.

Сегун Цунаёси опекал и защищал от всяческих обид животных, в первую очередь собак… Делал он это потому, что однажды буддийский монах объяснил Цунаёси, что отсутствие у него мужского потомства объясняется грехами, совершенными в прошлых жизнях — в этих прошлых жизнях он погубил много живых существ.

Поскольку Цунаёси родился в год Собаки, по 12-летнему календарю, он и решил посвятить больше всего внимания собакам. В 1687 на бедную Японию посыпались «собачьи указы» — общим числом до двадцати (тоже похоже на Петра). Подданные сегуна не должны были убивать, бить, пугать собак, отказывать им в пище или в праве войти в их дом. Даже обращаться к собаке или говорить о собаке нужно было с соблюдением определенных вежливых форм. Не просто какая-нибудь «ину» — собака. А уважительно — о-ину-сама, что можно перевести примерно так: «уважаемая госпожа собака».