Петр Первый

После торжественного обеда и бала Петр проводил новобрачных до их апартаментов и уложил спать. На следующий день, с первыми часами, он вновь зашел к ним в спальню и начал там завтракать со своими министрами. С ножом в руке он разглядывал с видом знатока лица двух «голубков», выпорхнувших из постели. Затем, чтобы лишить эту пару последних шансов на успешное начало совместной жизни, Петр отправил царевича в Померанию, где тот должен был подготовиться к участию в военных действиях. В следующие месяцы Алексей, подчиняясь отцовским приказам, находился почти все время в пути. Шарлотта во время его отсутствия влачила жалкое существование в Торне, Элбинге и Мариенбурге, городах, наполовину разрушенных войной. Когда ее муж вернулся к ней, он думал только о том, как поскорее напиться и посмеяться над ее тревогами и ласками. «Нет сомнения, что этот мир полон грусти и что судьба мне уготовила еще большие страдания в будущем, – писала она своим родителям. – Меня охватывает ужас, когда я осознаю, что меня ждет, и мое огорчение исходит от человека слишком дорогого, на которого не позволено жаловаться».

Пансион, обещанный царем, выплачивался не регулярно, и молодая семья часто оказывалась без денег. С 1712 года Шарлотта, оставшись без средств, обратилась к Меншикову, который ей выдал пять тысяч рублей из фонда, предусмотренного на обмундирование одного полка. В том же году она писала матери: «Я вышла замуж за человека, который меня никогда не любил и который любит меня сейчас еще меньше, чем раньше… Мое положение ужасно…» Затем она передумала: царевич вернулся и проявлял к ней самые нежные чувства. «Он любит меня страстно, – решает она, – и я люблю его неистово». Но это длилось недолго. Немного времени спустя в другом письме она признается, что старалась закрыть глаза на некоторые стороны характера своего мужа, но сейчас маска спала. Разочарованная, она спасалась у своих родителей в Вольфенбюттеле, где проводила зимние месяцы. Весной 1713 года Петр лично приехал забрать ее, чтобы отправить в Санкт-Петербург. Ее очень хорошо приняла Екатерина. Но Алексей воспринимал Шарлотту как марионетку. Она подходила только для того, чтобы прислуживать друзьям своего мужа во время больших и бесконечных застолий. Число сторонников Алексея увеличивалось с каждым днем. И настало время поговорить о них. Всем было известно, что царевич был враждебно настроен к реформам Петра, что его против воли женили на лютеранке и что всем своим существом он привязан к православной Церкви. Сам того не желая и даже не обращая специально внимания, он собрал вокруг себя недовольных режимом. Духовенство смотрело на него с симпатией; представители древних родов, таких, как Долгорукие и Голицыны, полагались на него; простолюдины поклонялись ему как спасителю, появление которого предсказывали священные книги. Однако своими пирушками в кругу недостойных приятелей он давал повод для неудовольствия своей супруги. Так, он однажды спьяну воскликнул: «Когда то, что должно произойти, произойдет, друзья моего отца и моей мачехи узнают, что такое кол… Флотилия сгорит, а Санкт-Петербург погрузится в болота».

Тем не менее он остерегался открыто выступать против царя. Когда отец попросил начертить в его присутствии планы, чтобы понять, чему сын выучился за границей, Алексей так испугался отцовского гнева, что спрятался в своей спальне и хотел прострелить себе из пистолета правую руку. Пуля не достигла цели, но горячим порохом ему обожгло щеку. Так он освободил себя от ненавистного экзамена. Петр уничтожающе посмотрел на него, а царевич чуть не потерял сознание от стыда и от боли под его немым вопросом. После этих ужасов ничто не могло быть лучше хорошей попойки. «Царевич, – писал Плейер, резидент императора, – не вынес из Германии ни обычаев, ни германского духа. Он почти все свое время проводил с московскими попами и развратными людьми; кроме того, он предавался пьянству».

Этого пьяницу даже не взволновало известие о том, что его супруга ждет от него ребенка. За несколько недель до предполагаемого срока родов он отправился на лечение в Карлсбад. Петр и Екатерина находились в то время в Финляндии. По указу царя немецкое окружение Шарлотты было удалено из ее спальни. Три русские повитухи ухаживали за ней днем и ночью, чтобы не допустить подмены ребенка. Она возмущалась в письме к свекру: «Мне кажется, что мое поведение не дает повода никакому злословию… Бог – моя единственная надежда за границей. И так как я здесь всеми покинута, Он услышит мои мольбы и облегчит мои страдания… Акушерке, которую я привезла с собой, я полностью доверяла, и она справилась бы со своей задачей. Однако, находясь в полной зависимости от Вашего Величества, я не могу противиться тому, чтобы другая акушерка занялась мной. Но мои глаза полны слез и сердце обливается кровью». И еще своей матери: «Я несчастная жертва нашего Дома, которая принесена в обмен на небольшую выгоду, а я умираю мучительной смертью из-за горя».