Петр Великий (Том 1)

— Все, боярыня, счётом.

— Так укладывайте снопы на кровать ровнёхонько…

— Знаем, боярыня.

Потом на снопы положили дорогой персидский ковёр, а на ковёр три перины. На подушки натянули шёлковые алтабасовые[124] наволоки и застлали постель шёлковою же белою простынёю.

— Чтоб на белом «доброе» виднее было, — пояснила сваха.

— Ох, дотошна ты, сватьюшка, — удивлялись сидячие боярыни, убиравшие постель.

Поверх простыни постлали холодное одеяло.

— По закону тёплого не кладут, — пояснила сваха, — да и сенник чтоб не топлен был.

— И без тёплого князю и княгине жарконько будет, — хитро улыбались сидячие боярыни.

— А шапка где?

— Вот она.

— Клади на подушку.

Тогда над постелью повесили образа и крест и задёрнули их убрусами[125]

, а самую постель задёрнули тафтяным пологом.

После того челядинцы внесли в сенник кади[126] с пшеницею, рожью, овсом и ячменём и поставили у изголовья постели.

— Все, кажись, наладили по закону, — сказала подручная сидячая боярыня.

— Все, Марьюшка, экое гнёздышко перепелиное!

— Не соколиное ли, полно? Женишок-ат соколом смотрит.

Между тем в доме невесты тоже вся челядь была на ногах. Под наблюдением самой боярыни-бабушки готовили все к приёму жениха в парадной хоромине: ставили столы, накрывали скатертями, уставляли уксусницами, солоницами и перечницами.

Затем на просторном рундуке[127] убрали сиденье для жениха и невесты, положили камчатные золотные изголовья, а сверху покрыли их соболями. Тут же положили и соболя для опахивания новобрачных. Перед сиденьем жениха и невесты поставили стол и накрыли его тремя дорогими скатертями, одна скатерть на другой.

На них поставили солоницу золочёную и положили калач-перепечу и сыр.

— Теперь, кажись, все по закону, — сказала боярыня-бабушка, топчась на месте. — Пора и невесту снаряжать к венцу.

Наконец всё было готово, невеста одета, а хорошенькая белокурая головка её украшена изящным маленьким золотым венцом, символом девичества.

Тогда последовало торжественное шествие невесты с женской половины в парадную хоромину, куда уже собрались родные невесты и приглашённые.

Шествие невесты в парадную хоромину открывали женщины-плясицы, которые плясали и пели обрядовые песни. За плясицами коровайники[128] несли на палках, обшитых богатыми материями, короваи. На короваях лежали золотые пенязи[129]. За коровайниками следовали «свещники» со свечами и «фонарщики» с фонарями. Так как женихова свеча, величиною с бревно, весила три пуда, а невестина два, то их несли по два свещника. На свечи были надеты золочёные обручи и подвешены атласные кошёлки. Потом, за фонарщиками, шёл «дружка» и нёс «опахало». То была большая серебряная миса, в которой на трех углах лежали: хмель, собольи меха, золотом шитые ширинки и червонцы. Справа и слева от невесты «держали путь» двое её молодых родственников, чтоб никто не перешёл дороги «княгине», а уже за ними две свахи вели невесту в венце и под густым покрывалом. За невестой следовали сидячие боярыни, две из которых держали по мисе. На одной мисе лежала «кика» — головной убор замужней женщины, с «волосником», гребешком и чаркою с мёдом, разведённым вином. На другой мисе лежали убрусы для раздачи гостям. Оба блюда — первое с «осыпалом», то есть с хмелем, ставили на стол, где уже лежала перепеча с сыром. Когда коровайники, свещники и фонарщики остановились по бокам стола, невесту свахи посадили на брачное сиденье, а рядом с нею её маленького братишку.

Тогда дружка тотчас же поехал к жениху известить, что «княгиня на посаде».

Аркадий никогда не видал своей невесты. Их сосватали строго «по старине». Старая боярыня Орленина берегла свою внучку как зеницу ока, чтоб на неё ветром не пахнуло, солнышком не обожгло её нежных щёчек. Но больше всего старуха укрывала её от глаз постороннего мужчины.

— Что хорошего, коли мужчина общупает своими зенками девушку с пят до маковки? — говорила боярыня.

Да и мать жениха блюла старину.

— Говорю тебе, что Ксенюшка — раскрасавица, видеть её до венца не моги, да и бабка её до того не допустит: змеем-горынычем она стережёт свою внучку, — говорила и княгиня Трубецкая своему сыну.

И вот-вот, может быть, он сейчас её увидит, её, свою «суженую», которую ему другие «присудили»… может быть, увидит.. Когда он и она будут сидеть «на посаде», хотя рядышком, но разделённые друг от друга тафтяным покровом, и когда её станут расчёсывать, то, может быть, когда им позволят через тафту приложиться друг к дружке щеками… Да, да! щеками через тафту, то, может, перед нею будут держать зеркальце так, что он увидит её!

Княгиня Трубецкая и, за нахождением князя при войске, под Нарвой, посажёный отец после возглашения священника «достойно есть!» благословили жениха, и торжественное шествие двинулось к дому невесты.

И здесь, как у невесты, впереди «поезда» шли коровайники с короваями, свещники со свечами и фонарщики с фонарями. За ними священник с крестом, бояре, а за ними уже жених, которого тысяцкий вёл под руки. Затем, наконец, «поезжане», иные на санях, иные верхами — на конях.

А вот и ворота невестина дома.