Петр Великий (Том 1)

— Некого было, государь… Которые были с ним конники, и те все в пути обезлошадели, все от бескормицы пали кони под ними.

— А фон Круи?..

— Фон Крой, государь, и все его иноземцы, как только увидали беду, все до единого убегли к королю…

— Га! — вырвалось у великана — и больше ни слова.

— Вейде Адам, государь, с преображенцами да семеновцами ещё держались, крепко бились, пяди земли не уступали.

— Молодцы! — лицо Петра просветлело. — Ну?..

— Да и те почти все полегли костьми за тебя, государь.

Пётр перекрестился, грудь его вздымалась.

— А Трубецкой Иван, Долгорукой Яков, Головин Автаном?

— Все в полон попали, государь… Взят в полон и царевич имеретинский… Мост на Нарове, государь, подломился и убечь не могли, а которые, може, тысячами, в реке потонувши…

— Кто ж из полковников остался?

— Никого, государь, все офицеры взяты.

— А артиллерия?

— Вся, государь, досталась врагу.

Пётр глянул на Виниуса. Того била лихорадка.

— Не дрожи, старик! — сказал ему царь. — У нас будет артиллерия, да не такая… А как же Шереметев уцелел?

— Он, государь, со своими полками отступил…

— Бежал Борька!

— Отступил, государь… помилуй… Отступил, чтоб спасти остатки… Опосля уж мост на Нарове подломился.

— А много у Бориса уцелело?

— Горсть одна, государь… В пути погибло тысяч до шести… Я видел, государь, по всей дороге встречаются мёртвые кучами… с голоду и холоду… Птица и зверь ими кормятся… О Господи! Таково страшно!

И Орлов, этот богатырь, заплакал.

— Вон куда птица летела, — глянул Пётр на Виниуса. — Все? — спросил он Орлова уже спокойным голосом.

— Все, государь.

— Так, поди подкрепись и отдохни.

Орлов пошёл было к двери…

— Постой, Ваня, погоди малость, — остановил его Пётр, — не слышно ли было тебе чего про короля? Собирается он на нас — или идёт уже?

— Нет, государь… Которые наши из преображенцев убегли из полону на походе, те сказывали, что король, покинув Ругодев, поворотил с войском назад и, слышно, пошёл против короля Августа.

Государь облегчённо вздохнул.

— Так мы ещё успеем приготовиться, — и он погрозил пальцем невидимому врагу. — Спасибо, Ваня, на твоих вестях… А теперь ступай отдохни.

Орлов ушёл шатаясь.

Весть о нарвском разгроме быстро облетела весь Новгород. О разгроме узнали от ямщиков, ездивших с Орловым.

Хотя весть эта и поразила новгородцев, но они считали поражение под Нарвой явлением неизбежным, естественным. По мнению новгородцев, в особенности же новгородского духовенства и монашеского сословия, это была кара Божья, грозное предостережение свыше царю за его безбожные действия, за лишение храмов их священного достояния — колоколов, за прекращение богослужения в храмах и за обращение людей «ангельского чина», то есть монахов и монахинь, в чернорабочих, в подёнщиков и подёнщиц… Не то ещё ожидает Россию за колокола!

По городу разнеслась весть страшная, неслыханная! О том, что Богородица плачет… Рассказывали, что отец казначей, которого царь накануне поучил своею дубинкой, сам видел, молясь вечером у св. Софии, — «своими глазыньками видел», передавали бабы, как с иконы Богородицы «в три ручья текли слезы».

— Так, мать моя, и льются, так и льются!

— А я, сестрички, ноне ночью, наведаючись до стельной коровушки, видела, как в трубу того дома, где остановился царь, огненный змий влетел… Вижу это я, летит он по небу, хвост так и пышет! У меня инда поджилки затряслись, и бежать не могу…

— А ты б перекстилась, голубка.

— Кстилась, ягодка… А он, змий-то, как глянет на меня, так еле-еле в коровник вползла… А он как зашумит, зашумит! Я — глядь, а он в трубу, инда искры полетели.

— То-то ноне у нас всю ноченьку собака выла, — воет, воет!

— Ох, последни, последни денёчки подошли, милые мои, о-о-хо-хо!.. Прощай, белый свет!

Но нарвскому поражению положительно радовались попы и чёрная братия.

— Сказано бо в Апокалипсисе, — ораторствовал отец казначей, почёсывая все ещё болевшую от царёвой дубинки спину: «И видех, и се конь блед, и седящий на нём, имя ему смерть, и ад идяше в следе его, и дана бысть ему область на четвёртой части земли убити оружием и гладом, и смертию, и зверьми земными»…

— И птицами небесными, — добавил отец эконом, — вон и ноне все ещё летят туда птицы, — указал он на небо.

В это время за монастырской оградой послышалось:

А бу-бу-бу-бу-бу,Сидит ворон на дубу,Он играет во трубу…

— Вон и Панфилушка, человек Божий, про вороньё поёт, — пояснил отец эконом.

— А всё-таки, отцы и братия, надоть сымать колокола, — сказал отец архимандрит.

Но едва услыхали об этом бабы, плач раздался по всему городу.

19

Мрачный сидит у себя князь-кесарь. Перед ним доверенный дьяк из приказа.

— Вон пишет из Новгорода сам, — вертит в руке князь-кесарь бумажку.

— Сам государь-батюшка? — любопытствует дьяк.

— Он!

— Ну-кося, батюшка-князь?..

— Пишет мне: «Пьяная рожа! Зверь! Долго ль тебе людей жечь? Перестань знаться с Ивашкою Хмельницким…»

— Это то есть хмельным заниматься?

— Да, пьянствовать… «Перестань, пишет, знаться с Ивашкою Хмельницким: быть от него роже драной…»

— Ахти-ахти, горе какое! — испуганно говорит дьяк. — Как же это?