Кикин, отправляясь в Карлсбад, шепнул царевичу: «я тебе место какое-нибудь сыщу». Мысль о побеге за границу занимала его (царевича) и прежде: он думал ещё о том при жизни кронпринцессы и неоднократно советовался с Кикиным. За два года пред отъездом в Карлсбад, Кикин говорил ему: «Как ты вылечишься, напиши к отцу, что тебе ещё надобно весну провести за границею; между тем поезжай в Голландию; потом, после весенняго кура, можешь в Италии побывать, и так пройдёт года два или три». В Голландию ехать, однакож, царевич раздумал и возвратился в Петербург. «Был ли кто у тебя от двора Французскаго?» спрашивал его Кикин, и, узнав, что никто не был, молвил: «Напрасно ты ни с кем не виделся от Французскаго двора и туды не уехал: король человек великодушный; он и королей под своею протекциею держит; а тебя бы ему было не великое дело».
Ещё есть известие, что царевич обращался к шведскому министру Герцу с просьбой о шведской помощи и что Герц уговорил Карла XII войти в сношение с Алексеем при посредстве Понятовского, пригласить его в Швецию и обещать помощи, и когда Алексей после того бежал в Австрию и Италию и затем отдался Толстому и Румянцеву, то Герц жаловался, что из неуместного мягкосердечия упущен отличный случай получить выгодные условия мира. Мы не имеем возможности проверить эти данные другими источниками. Впрочем, некоторым подтверждением этого факта можно считать следующий намёк в письме Петра к Екатерине из Ревеля от 1 августа 1718 года, где, очевидно, идёт речь о царевиче: «Я здесь услышал такую диковинку про него, что чуть не пуще всего, что явно явилось».
О душевном состоянии царевича после отъезда Петра в эту вторую заграничную поездку можно догадываться по нескольким монотонным вымученным письмам, которые он послал отцу за семь прошедших месяцев. Вся тяжесть сердечного груза и душевной тоски видна в этих словах, оцепенело перехолящих из одного письма в другое.
Поздравляю тебе Государю всенижайшее в сей день рождения вашего и при том доношу, государь мой братец и государыни сестрицы во здравии обретаются.
Всенижайший раб и сын ваш Алексей.
Поздравляю тебе Государю, сим днём тезоименитства твоего и при том доношу, государь мой братец и сестрицы в добром здравии.
Всенижайший раб и сын ваш Алексей.
Доношу тебе Государю, государь мой братец и государыни сестрицы в добром здравии обретаются и всё благополучно есть.
Всенижайший раб и сын ваш Алексей.
Доношу тебе Государю, государь мой братец и государыни сестрицы в добром здравии обретаются.
Милостивейший Государь Батюшка, доношу тебе Государю, государь мой братец и государыни сестрицы в добром здравии, и всё здесь благополучно. На сих днях пришли корабли с товарами, ис которых несколько сюда прибыло, а прочие ещё в Кроншлоте обретаются.
Всенижайший раб и сын ваш Алексей
Во все это время царевича не покидала надежда на скорую кончину царя. Разные лица говорили ему о пророчествах и сновидениях, не оставлявших будто никакого сомнения в предстоявшей перемене. Поэтому для Алексея важнейшим делом было избегать открытой борьбы с отцом, выиграть время. Вскоре, однако, его испугало новое письмо отца, который 26 августа 1716 года писал из Копенгагена, что теперь нужно решиться: или постричься, или безостановочно отправиться к отцу.