Петровы в гриппе и вокруг него

Они посовещались возле постели больного, сколько давать этой самой таблетки – целую или только половину. Вообще, вся эта затея казалась Петрову глупостью, сильное сомнение вызывала таблетка в серой бумажке с как бы обгрызенными краями с той стороны, где таблетку отрывали от упаковки. Он почти ушел уже в аптеку, даже собрался обуваться, но Петрова удержала его за рукав и все предлагала попробовать, говорила, что аспирин есть аспирин, не молоко, прокиснуть не может. Тогда они разбудили Петрова-младшего и заставили его выпить таблетку. Петров налил сыну газировки, а Петрова сказала, что и без того на слизистую желудка будет нагрузка, поэтому залили в Петрова-младшего вместо газировки кипяченой воды. Сын упал обратно, будто даже и не просыпался. Петрова опять сунула сыну градусник и сторожила на корточках возле дивана, чтобы он не уронил. Петров стоял рядом, как лошадь на привязи, наклонив к ней свою морду с неопределенным выражением. «С ума сойти, так и не падает», – сказала Петрова. Они поменяли пакет с пельменями на его голове на свежий, а нагревшийся и подтаявший утащили обратно в морозилку. Пока они ходили до кухни, сын спинал покрывало к ногам и лежал съежившийся и зябнущий, но не просыпающийся. Он издавал во время дыхания такой звук, будто постанывал. Это был такой тонкий звук, что походил на стенания мыши, если бы мыши могли болеть гриппом и подолгу страдать. Петровы укрыли сына, а он тут же раскрылся снова, они повторили эту попытку несколько раз, но он все время скидывал с себя покрывало.

Не в силах смотреть на все это без помощи никотина, Петров сходил на балкон и покурил, глядя на опустевший ночной двор, где на середине детской площадки, не освещенной ничем, лежало тем не менее пятно голубоватого света. «Я не могу больше, – пожаловалась Петрова, – я спать. Всё. Надеюсь, когда проснусь, все будет нормально. Я уже просто падаю и выключаюсь». По идее, она совершала то же самое, что совершил Петров, когда гулял по улицам, но подкалывать ее этой слабостью и у Петрова тоже не было уже сил. «Он, кстати, легче задышал, когда ты на балкон пошел, – сказала Петрова, – может, форточку сильнее приоткрыть? Хуже-то уже не будет. Ну, то есть, конечно, может быть и еще хуже, но пока вот так вот, что мы можем еще сделать? Можно одеяло ему еще рядом с ним оставить, если замерзнет – укроется».

Петров тоже был без сил, однако, если бы Петрова не призналась, что устала, то не согласился бы спать. Это, конечно, тоже было своего рода соревнование, оно указывало на то, что Петров не так и сильно отличается от своих родителей и от тещи с тестем, как ему бы хотелось отличаться. (Тут Петров делал себе некоторое послабление, он как бы соглашался участвовать в соревновании, набирая некие очки, потому что сын – это все же сын. А в остальном Петров считал, что ничего общего с родителями не имеет, считал, что поколение родителей – конченые люди с какими-то дикими представлениями о жизни, о том, что раньше было безмерно лучше, справедливее, безопаснее и даже изобильнее, чем теперь; отец не скрывал своего презрения к работе Петрова, говорил, что это стремление заработать без оглядки на то, кто перед Петровым – какой-нибудь несчастный бомбила, у которого только и есть, что машина и несколько детей на шее, или коммерсант, у которого этих машин множество, – не доведет ни Петрова, ни страну ни до чего хорошего. Тесть ничего не говорил, но, похоже, считал так же.)

Петров выключил свет в гостиной и лег спать, обняв жену, но она сначала отпихнула его от себя локтем, потому что он все время возился, думая подняться и проверить, как там дела у Петрова-младшего, а когда стал засыпать, Петрова положила на него обе свои ноги, причем в такой момент засыпания, что Петров вздрогнул от ее прикосновения и весь как будто сразу проснулся, готовый снова на еще один беспокойный день, и даже почувствовал злость на Петрову за ее бесцеремонность, он бы тоже был рад отпихнуть ее локтем, но ее туловище было слишком далеко от его локтя; Петров стал ненавязчиво выскальзывать из-под ее ног, думая, что уже хрен заснет, что нужно встать и покурить еще раз, а там видно будет, ложиться или нет. Петров полез за телефоном, проверяя, который час. Оказалось, что еще только полвторого ночи, и шататься по квартире или сидеть на кухне будет странно и скучно. С этой мыслью он, кстати, и уснул, раздражаясь и слегка психуя, что не помешало ему проснуться через сорок минут и прокрасться в гостиную. Петров вернулся в кровать с разочарованием, что ничего не изменилось, кроме того что Петров-младший натянул на себя покрывало и закрыл ноги одеялом. Жена, пока Петров отсутствовал, перекатилась на другую сторону кровати, забрав все одеяло себе и оставив Петрову только краешек, куда он аккуратно засунул половину туловища и одну ногу и стал пристраивать голову на подушку, чтобы она не скатывалась в неудобное положение. Подушка быстро нагревалась, и Петров ее переворачивал, боясь разбудить жену, а та даже и не думала просыпаться.