Певучая гитара

— Сегодня у меня «вспрыски»… Евлампия Егоровна обещала мне свой зал для гостей, а то у меня в комнате где же всех принять, тоже человек десять наберётся. В ресторане тоже дорого бы вышло, а тут только на вино да на закуски затратишься.

Он ещё раз прошёлся по комнате и, пристально посмотрев на меня, добавил:

— Сам Игнатий Николаич обещал придти… Вот тогда и послушаете — как он на гитаре-то играет! Я вчера и струны новые купил — прелесть какие попались!.. Вы уж пожалуйте сегодня ко мне в гости, очень приятно будет увидеть вас! А гости у меня хорошие будут, всё чиновники, потому — в нашем отделении всё с чинами, простых-то писцов нет.

Не имея ничего против предложения Ивана Тимофеича, я всё же не наверное обещал ему быть у него, так как предполагал провести этот вечер у одного знакомого. Услыша это, он опечалился:

— Ну-у!.. А нельзя ли к знакомому после?

— Нет, не могу — их день!

— А-а… Ну, хорошо, так вы хоть попозже!

Он долго ещё упрашивал меня — непременно придти к нему на «вспрыски», и ушёл почти убеждённым в исполнении своего желания.

В начале двенадцатого я, действительно, вернулся домой. Дверь отворил мне сам Иван Тимофеич. Попятившись и осмотревшись, он с каким-то изумлением посмотрел на меня, но потом воскликнул:

— Ах, это вы! — и потряс мне руку.

Из зала вышли в прихожую ещё двое из гостей. Один из них, лысый с баками человек, спросил:

— Не он?

— Нет, не он! — отвечал за Ивана Тимофеича другой, низенький чёрненький субъект в очках.

— Не он! Не он!.. Верно, опоздал! — доносились голоса из зала.

В прихожей все вешалки были переполнены верхней одеждой гостей, шапками и форменными фуражками. Зал был ярко освещён лампами и там шумно беседовали гости. Комната Ивана Тимофеича также была освещена, По всей квартире носились клубы табачного дыма, пахло водкой и пивом. Кто-то тренькал на гитаре.

— Вот-то загулял наш Иван Тимофеич! — добродушным тоном начала Евлампия Егоровна, войдя за мною в мою комнату. — Что же, пусть их погуляют! Уж вы извините, быть может, это для вас и беспокойно! — извинилась она, торопливо зажигая лампу.

В комнате появился Иван Тимофеич.

— Уж вы, пожалуйста, к нам! Чай у нас, водка, вино, а с холодку-то хорошо выпить! — говорил он, раскрасневшийся и весёлый.

Глаза его блестели, и от него пахло водкой.

В зале, куда меня ввёл Иван Тимофеич, было человек 6–7 гостей. Все они размещались вокруг длинного стола посреди комнаты. На столе были расставлены бутылки и закуски, тут же стоял и самовар, за которым сидела Евлампия Егоровна и разливала чай. Иван Тимофеич представил меня всем присутствовавшим и усадил ближе к Евлампии Егоровне.

Сидя в тени, отброшенной самоваром, я рассматривал гостей. Почти все они были навеселе, только не одинаково на каждого из них повлияло выпитое.

Всех веселее выглядел молодой человек, с пенсне на носу, в ловко сшитом смокинге, в высоком воротничке модной сорочки и с толстой цепью на открытом жилете. Он сидел с гитарою в руках и всё время наигрывал то вальс или польку, то какой-нибудь романс. Репертуар его состоял из бравурных и весёлых пьес, и когда он играл, глаза его блестели и лукаво косились, а по всему лицу разливалось довольство. Рядом с ним сидел лысый человек с баками, которого я уже видел в прихожей. Одет он был скромнее, но так же как и его юный сосед весело хохотал, говорил баском и то и дело восклицал:

— А! А!.. Вот это хорошо! Это — чудный вальс! Так и хочется пуститься…

— Что ж, Роман Лукич, пожалуйста! — говорил Иван Тимофеич, растопыривая руки и раскачиваясь всем корпусом в такт вальса.

— Ну, вот ещё! Ха-ха-ха!.. — гоготал Роман Лукич.

По другую сторону молодого человека с гитарой сидел гость в форменной тужурке телеграфиста. Он, как потом оказалось, также играл на гитаре и всё восхищался игрой молодого человека.

— Здорово! Здорово! — поощрял игрока Роман Лукич.

— А вы где брали уроки? — спрашивал телеграфист.

Не прерывая игры, тот буркнул фамилию какого-то чеха гитариста, повёл глазами по комнате и самодовольно улыбнулся.

Остальные гости сидели по другую сторону стола. Двое из них были молодые люди лет 26–28, а третий, очевидно, был старше всех присутствующих. Иван Тимофеич называл его Августом Андреичем, ухаживал за ним больше, чем за другими, и в обращении его к пожилому гостю была заметна какая-то почтительность. Август Андреич смотрел серьёзно, говорил безапелляционно, хмурил седые брови и часто пощипывал усы и жидкую бородку. Его соседи были молчаливы, смеялись, когда кто-нибудь говорил смешное, или когда молодой человек в смокинге заиграет что-нибудь весёлое. Иногда все они склонялись друг к другу и говорили о чём-то вполголоса. Иногда к ним подходил хозяин, вступал с ними в разговор, но чрез минуту я его видел уже или около музыканта, или возле Евлампии Егоровны, на лице которой всё время блуждала добродушнейшая улыбка. Музыканту Иван Тимофеич говорил комплименты и обменивался замечаниями с его соседями, а Евлампии Егоровне шептал что-то на ухо и, наконец, подходил ко мне и начинал угощать меня чаем с печеньем или с коньяком.