[e-mail] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Судя по изнеженным рукам и модным брюкам, его двойник и не появлялся в кругах Филькиного обитания.

Мелькнула мысль — подойти и поговорить с ним, но некая сила заставила Филиппа развернуться и отказаться от шестого по счёту просмотра «Великолепной семёрки» с неповторимым Юлом Бринером.

Но до этой встречи должны ещё были пройти годы, а в те дни на Филькину душу, слой за слоем, ложилась новая информация.

Особенно тяжело было наблюдать за переживаниями отца.

Жизнь не баловала его и раньше: в сорок первом, пацаном, вместе с матерью попал в оккупацию. Мать вычеркнули из жизни немцы, а его утаили сердобольные смоленские бабки.

Пробрался в Москву, к отчиму, но не нашёл никакой заинтересованности в своей судьбе. Две абсолютно чужих москвички дали ему кров и приют, отправили в «ремеслуху», где он научился работать на всём, что превращало железо в изделия. Затем ушел в армию, а точнее стал моряком на сторожевом катере. В штормовую погоду его смыло за борт — выплыл, выжил в холодной воде, но заболел.

Его комиссовали.

К тому времени его разыскала сестра матери — с флота он вернулся к ней, в Киев. Здесь он и встретил красавицу воспитательницу, влюбился в неё по уши и, невзирая на присутствие ребёнка, немедленно предложил сердце и молодые рабочие руки. Больше у него не было ничего. Ему было двадцать, ей — тридцать. Обстоятельства возможного ареста её отчима подсказывали необходимость уехать, и молодожены завербовались на работу в Дальневосточный край.

В снежную ноябрьскую ночь родился Филька.

Переплетение китайских иероглифов вернуло семью в Киев, и уже здесь сказалась тяжелая простуда, полученная отцом в штормовом море.

Филька помнил, как отца увезли в больницу, на улицу Рейтарскую, как держали после операции в сидячем положении в кресле, а из папиной спины вывели странную трубку. Ему удалили одно лёгкое. Не всё — оставили маленький кусочек, одну дольку, не пораженную туберкулёзом. Шансов было — один к тысяче.

Как в море.

Отец выжил. Через всю спину пролёг страшный рубец, и Филька часто проводил пальцем по этой бугристой границе между жизнью и смертью.

На завод отец вернулся контролёром ОТК — к станку нельзя было подходить по состоянию здоровья. Деньги получал небольшие, и мать тянула две работы: днём — продавщицей в магазине, вечером — у швейной машинки. Ему хотелось выучиться, получить образование, но постоянное безденежье заставляло тратить время на подработки. Они жили в измерениях послевоенной жизни СССР, не хуже многих — и не лучше.

А теперь выяснялось, что и эта жизнь проистекала в разных измерениях. В одном из них — мать вела хозяйство, готовила, стирала, обшивала детей и клиентов, но наступали часы и минуты, когда она попадала в другое — во власть своих тайных фантазий и страстей. Ей грезились премьеры и приёмы, ей представлялись поклонники и ценители загубленного войною таланта, ей хотелось царских милостей и придворных почестей, ей хотелось красивой жизни и бесконечной любви.

Под необходимость предстоящей сыну сложной операции, она брала в долг сумасшедшие деньги и тратила их на своего начальника — молодого энергичного директора завода, куда мать пошла работать секретарём. В свои сорок с лишком, она по-прежнему была красива, и с ней не стыдно было показаться на люди. Они кутили в дорогих ресторанах, мотались в командировки — к морю, пьянствовали на дачах приятелей — выбор развлечений в те годы был невелик. Но деньги имеют свойство растворяться в воздухе, а без денег у советской женщины путь был один — к швейной машинке.

Через два дня, отойдя в больнице от имитации самоубийства, мать подалась «в бега». Как выяснилось, она тратила деньги, взятые у друзей и знакомых, а влюблённый директор — государственные. Директор во всём покаялся, и его вышибли из партии — её «взяли» на Урале и посадили в тюрьму.

На время всех открытий Фильку отправили жить к папиным тёткам.

Родственницы жили на Печерске, рядом с театром для детей, но в невыносимо глубоком подвале, куда, время от времени, стекалось всё, что могла насобирать канализационная труба большого пятиэтажного дома.

Филька любил тёток-бабушек.

Аня работала на обувной фабрике штамповщицей и беспрестанно болела от дикого грохота станков и вредных испарений резины. Она воспитывала дочь, Милу, отца которой Филька никогда не видел, но, подозревал, как взрослый мальчик, что он существовал. Милка была ровесницей его сестры Веры, но всегда держалась как старшая, с пятилетнего возраста руководя всеми окружающими.

В том же подвале жила сестра Ани, Ася. Один глаз Аси был закрыт с юности — и она прожила жизнь не вникая в физиологические проблемы любви. Тетки вкусно кормили Фильку, водили к соседу смотреть выпуклое стекло с глицерином внутри, которое называлось — телевизор, по вечерам играли в лото и пили чай с вишнёвым вареньем.