Читаем Пядь земли полностью

Ну и хохот же стоял в классе! До сих пор в ушах отдается. Вот и это воспоминание хорошо бы забыть, схоронить вместе с детством. Теперь-то уж он знает, какая тут разница… а все-таки, как слышит эту заповедь, каждый раз приходит ему в голову свадьба у Жирных Тотов и как гости брали руками курятину из общего блюда. И еще как зимой подавала мать вареные колбаски на блюде, и он, Мишка, изо всех сил старался не показать, что ему все блюдо съесть хочется…

Однако вот уже и дом Красного Гоза. Еще в калитке Мишка протягивает вперед корзинку с яблоками — чтобы сразу было видно, зачем он пришел.

Зять его (Мишка зовет его Йожи: просто Йошкой звать неловко как-то) сидит на крыльце, без рубашки, в одних трусах. Ноги в тазу с водой держит. Курит, ладонью шлепает по спине, мух отгоняет.

— А, родственник… Здорово, с чем пришел? — спрашивает Мишку.

— Матушка вот яблок прислала…

— Хорошо сделала. А ну, давай их сюда, попробую, что за яблоки.

Мишка протягивает корзинку; Красный Гоз берет, не глядя, одно яблоко, протирает его пальцами, потом еще трет о свою голую грудь и с хрустом раскусывает.

Так вот и идет воскресенье у Красных Гозов.

Снова звонят в церкви в два колокола, потом обрывается звон. Кто собирался на службу, тот и так уже пошел, а кто не собирался, тому звони не звони…

От Красных Гозов никто в церковь не идет.

Матери некогда, да и вообще она не очень-то туда ходит: когда уж ей… А сын ее и так всю неделю тачку толкал… Хоть в воскресенье отдохнуть чуть-чуть, побездельничать, помыться, почиститься, поесть вдоволь, покурить; Марике так и совсем не стоит. В прошлое воскресенье вот с одной бабой в церкви обморок случился. Словом, куда уж Марике в церковь. Боится она туда идти.

Не идут в церковь ни Тарцали, ни Сито, ни Силаши-Киш — никто из землекопов. И не только нынче: они и зимой не ходили — одним словом, совсем не ходят. С церковью у них так же плохо дела обстоят, как, скажем, с кружком чтения. Все время зовут их туда зажиточные мужики, заманивают: мол, и платить много не надо, гроши какие-то — а все равно не ходят. И в церковь не ходят. Хоть здесь вовсе платить не надо. Все равно: церковь — это для крепких хозяев. Да для тех, у кого времени много.

А вообще-то большой разницы в хозяйстве между ними нет. Даже у самых богатых мужиков в деревне — хольдов семьдесят, восемьдесят всего земли; таких всего трое или четверо. Остальные — с десятью, двадцатью хольдами. С пятью. Даже с четырьмя… А все-таки те, у кого и этого нет, не ходят ни в кружок, ни в церковь.

Правда, если не могут они добиться решения по каким-нибудь своим делам ни в правлении, ни у адвоката, то идут в священнику. Скажем, если прошение надо написать или еще что. Священника бедняки уважают, даже любят по-своему; да ведь уважать — одно, а в церковь ходить — другое. Ну конечно, нельзя сказать, что совсем они там не бывают: бывают, отчего же. Например, в предновогодний вечер — церковь тогда полным-полна, яблоку негде упасть. Даже в притворе народ стоит… Или когда кто-нибудь из родственников помрет. Или женится… Есть такие, кто в церкви лишь на собственной свадьбе был. Это в первый раз. А во второй раз будет, когда принесут его туда со свечами. Во второй и, стало быть, в последний.

Понятно, что и налог церковный не очень-то охотно они платят, хоть платить и приходится. Потому что налог этот собирают, как все прочие налоги. С того, конечно, кто способен заплатить. Да только и тут есть люди, которые свои недоимки в могилу уносят.

Однако ж воскресенье бедняки соблюдают лучше, чем богатые. Те, может, сами и отдыхают, да зато дети и работники у них трудятся. И не только возле скотины: смотришь, то сено идут грести, копнить, то уже возят сено или озимый ячмень. И летом так бывает, а уж осенью обязательно. Правда, много лет как объявляют по деревне, что, мол, в воскресенье можно работать: министр разрешил. Да ведь это такое дело… все равно бы работали мужики, хоть бы министр и не разрешал.

Чудны́е все-таки эти министры…

А поденщикам, землекопам хватает работы и на неделе. Для того и воскресенье, чтобы душу отвести. Побездельничать. Шелковичных ягод поесть. По соседям походить. Посидеть в саду или у калитки.

А еще воскресенье — для того, чтобы в корчме побывать.

Это, конечно, для тех, у кого душа требует.

Для старого Сито, например. У которого семеро детей. И который мечтал двух волов купить, а еще готов был пристяжным до Варада скакать за барышней из усадьбы.

Начинает он с фрёча, потом идет второй фрёч, третий. Когда, ближе к вечеру, очень уж размахается он руками, тут прибегает в корчму меньшой его сынишка: мол, идите домой, батя. Сито на него даже внимания не обращает. Потом бежит кто-нибудь побольше, потом еще побольше, еще… а когда стемнеет, приходит за ним старший сын, женатый. Этот ничего не говорит, только покашливает. Будто в горле у него першит.

Тут понимает Сито: конец веселью. Хочешь не хочешь, а домой надо идти. Потому что сын этот шутить не любит. Если надо, и за шиворот отца возьмет.

Так что воскресенье в деревне, в летнюю пору, проходит по-разному…

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное