Читаем Пядь земли полностью

— Ну, немножечко посидите… Значит, крестины… Вот и мы здесь говорим, дескать, до чего славно, господи, до чего хорошо. Правда, девки обе, но вы уж мне поверьте, с парнями забот куда больше, чем с девками. Уж я знаю. Хотя дочерей у меня не было, сыновья все, да это тоже кое-что. Сколько трудов стоило их на ноги поставить, и не приведи господь… — говорит старуха. Ей лишь бы слушателя найти. Отойдет на минуту к печи, варенье помешает и опять возвращается.

Шара Кери встает:

— Ну, мне в самом деле пора…

— Постойте капельку, милая… — говорит старуха и потихоньку невестке моргает. Та оставляет варенье, вытирает пальцы о край платья, бежит в кладовую. А свекровь ее гремит посудой, выбирает ярко раскрашенную глиняную кружку, наполняет ее вареньем доверху. Закрывает кружку газетой, еще и рукой сверху прихлопывает и протягивает Шаре Кери.

— Возьмите-ка немножко варенья. Зимой пригодится, когда то того нет, то другого…

Шара Кери, растерявшись, берет кружку. Добрый литр в ней будет. За что же это ей?.. Из кладовой возвращается Юльча, невестка, в руках у нее миска с мукой. Сверху три яйца.

— Примите и это, пожалуйста, — говорит она смущенно. Будто стыдно ей за такой подарок.

— О… что вы, да я, право, не знаю…

— Берите, берите, — говорят ей бабы одновременно. А старуха добавляет: — На доброе здоровьице.

Видно, в самом деле придется взять. Ничего не сделаешь. Выйдя на улицу, останавливается в нерешительности Шара Кери; в одной руке у нее варенье, в другой — миска с мукой, прикрытая салфеткой. Не носить же это из дома в дом… Домой надо сначала отнести. Только зайдет еще, пожалуй, к Кишам: все равно по пути.

Входит она в калитку, а из-за стога в это время показывается Шандор Макра и идет к ней навстречу. В драной какой-то одежонке, руки у него в грязи, и не брился, наверное, две недели.

— Пшел на место!.. — кричит он, хоть собаки нигде не видно.

Молодая жена его Илонка Киш выглядывает из-за занавески на двери, выходит на крыльцо. Словно и не жена она Макре — такая вся чистая, ухоженная. Будто только-только из церкви. Пока гостья идет к крыльцу, муж и жена уже стоят рядом; он — будто его из чулана вытащили, где он долго валялся среди всякого хлама; она красивая, нарядная, хоть на витрину выставляй. Конечно, они тоже ждали приглашения. Только не очень в это верили. Макра, правда, приятелем был Красному Гозу, да ведь всем известно, что получилось у Красного Гоза с Илонкой…

Шара Кери удивленно смотрит на запущенного мужика.

— Вы почему это не бреетесь, а? — спрашивает она, но спрашивает весело, шутливо — невозможно на нее сердиться. Макра ухмыляется во весь рот, щетина у него под носом шевелится, будто растрескивается.

— А зачем? Жена меня и так любит. А, Илонка? — и обнимает жену.

Та сердито стряхивает его руку и отворачивается.

— Проходите в дом, — приглашает Илонка Шару Кери.

Ясно, после такой сценки повитуха и вовсе не может вспомнить заученную речь, ну, да бог с ним, скажет, как придется. Илонка ей отвечает, что, мол, как же, как же, они обязательно придут. И тоже потихоньку делает знак мужу. Макра выходит; слышно, как кудахчут, хлопают крыльями куры; лает собака, переполошившая всех кур.

Словом, у Кишей повитуха получает целое блюдо муки, а сверху полдесятка яиц. Да еще Макра входит в дверь, в руках у него испуганно трепещет курица.

После этого Шаре Кери ничего не остается, как, пригласив на крестины еще одну семью, тут же идти домой. Отнести, что получила. А потом она уже везде говорит одно и то же в ответ на подарки.

— Бог вас наградит за этот обычай.

Это и была ее первая служба при новорожденном. Хотела она все делать так, чтобы и мужикам и бабам быть примером. Да что поделаешь против целой деревни? Обычаи здесь прочные, как железо. Приходится подчиняться: не лезть же в чужой монастырь со своим уставом.

Вечером приходит она опять к Гозам; все уже в сборе. Лампа горит на столе — но не столько от лампы, сколько от праздничных приготовлений светло и приветливо в горнице.

— Печенья надо испечь, — говорит Юхошиха. — Гости, правда, с собой принесут, да пусть уж будет всего вдоволь.

— Верно, — отвечает Йошка, а сам все смотрит на новую колыбель. Была, правда, у них колыбель — прадеда еще в ней качали. А вот пришлось новую делать, для двойняшек.

— Не знала я, что столько мне всего надарят… — говорит Шара Кери, рассказывая о том, как ее встречали приглашенные.

— Это еще что! Еще будут и деньги на подкову, и купельные деньги… — объясняет ей Йошка. И задумывается: всех он пригласил, не пропустил кого-нибудь?

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное