Пьяная Россия. Том 3

Пояснил он, видя все нарастающее недоумение строителей, и пустился объяснять дальше. Из его болтовни, новоприбывшие уяснили одно, монахи поднимаются в пять утра, чтобы к шести собраться в церкви на монастырскую службу. Ложатся поздно, после одиннадцати вечера.

– Этак нас голодом заморят и спать не дадут! – прошептал на ухо Шабашкину, Сашок.

Шабашкин с тоской во взгляде, молча, кивнул. Подавленные нелегкой монастырской долей, строители потянулись вслед за высокой мощной фигурой иеромонаха Афанасия.

Сестры, оставшиеся в трапезной, остались внимать отцу Петру.

Послушница

– Екатериной зовут, – ответила в ответ на приветственные речи строителей, молоденькая послушница.

Послушница, девчонка лет восемнадцати, ворошила сено, перекладывала вилами с места на место.

– Давай помогу! – вызвался Сашок.

– Не положено, – отказалась послушница и поправила на голове темно-синий платочек, повязанный по-монашески.

Строители стесненно переминались рядом, они не привыкли видеть женщин за столь тяжелыми занятиями.

Послушница, как ни в чем не бывало, ворочала вилами и на мучения мужиков не обращала ровно никакого внимания.

– Как же ты решилась в монашки, доченька? – полюбопытствовал Тарасыч, присаживаясь на свежескошенную травку, рядышком.

– Бог призвал! – строго сдвинув брови, ответила Екатерина.

– Это как, призвал? – удивился Сашок, не сводя глаз с симпатичного личика, девушки.

Екатерина бросила на него быстрый взгляд.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – ответила она и внезапно, дразнясь, высунула язык.

– Ах, ты! – ринулся на нее Сашок.

– У меня оружие! – расхохоталась Екатерина и выставила вперед вилы.

– Катька! – строго окликнула послушницу монахиня, вышедшая из-под навеса с сеновалом. – Что это еще такое? Сто земных поклонов!

Екатерина, молча, поклонилась ей в пояс и, бросив вилы, пошла прочь от строителей.

Строители удивленно смотрели вслед девушке.

Монахиня подошла к мужикам, поглядела на них с сомнением, поправила очки с толстыми стеклами.

– Негоже вам тут возле наших монахинь увиваться!

– Она не монахиня! – возразил Сашок, указывая пальцем в сторону удаляющейся фигурки послушницы.

– Никто никого насильно тут не держит! – ехидно заметила монахиня.

– Как же она в монастырь попала? – продолжал удивляться Тарасыч. – Ведь девчонка совсем, несмышленыш!

– Сиротская она, из детского дома вышла с золотой медалью, а идти куда?

– Куда? – переспросили недоумевающие строители.

– Вот именно, – скорчила насмешливую гримасу монахиня, – при Советах общежития были, бесплатное обучение в институтах, путевки профсоюзные, а теперь что?

– Что? – хором переспросили строители.

– Ничего! – рассердилась монахиня, снова поправляя очки. – Денег нет, жилья нет, ничего нет, сами знаете! А уж для девчонки, тем более, медалистки, какие привилегии?

– Какие? – жалобно проныл Сашок.

– Только на словах все привилегии, взвейтесь, развейтесь! – усмехнулась монахиня. – А в монастыре она горя не знает, на компьютере буклет пишет об истории монастырской, скоро выпустим для туристов. Школьные экскурсии водит по храму, без Екатерины мы, как без рук!

– А постригут ее в монахини, что тогда, прощай жизнь? – допытывался Тарасыч.

– Никто ее не торопит с решением, – рассердилась монахиня, – Серафим Саровский до смерти в послушниках ходил. А прощаться с жизнью ей никто не позволит или ты имеешь в виду брак?

Уставилась она на Тарасыча.

– А то, как же, – закивал Тарасыч, – семья, дети.

– Семья? – фыркнула монахиня, сердито. – Разврат, а не семья. Сейчас найти настоящую семью с ног собьешься, либо муж гуляет, либо жена, а то и оба. После начинают оскорблять друг друга и развод. А дети? Детей хоть их из храма не выпускай, вырастают матерщинниками, корыстолюбивыми и бездарными. Потому как, где жадность, там и глупость. Со свету дети родителей сживают за квадратные метры, под землю закатывают за кривые избушки, лишь бы поскорее продать, а деньги в кубышки припрятать!

– Ну не все дети такие, – возразил Тарасыч.

– Не все, – согласилась монахиня, волнуясь и протирая запотевшие стекла очков подолом рясы. – Есть и хорошие, но о них надо легенды складывать, так они редки!

– Мать Варфоломея, – вернулась тут Екатерина, – меня настоятельница благословила на рынок сходить, рыбы купить!

– Это в постный-то день? – всполошилась монахиня.

– Я не пойду! – твердо решила Екатерина, бросая к ногам монахини скомканный комок денег. – Чего это она повадилась, в прошлую пятницу заставляла меня яйца покупать, ей, видите ли, яичницы захотелось! А теперь, в среду жареной рыбы подавай!

– Тише, – шикнула мать Варфоломея, оглядываясь с опаской на внимавших странным репликам, посторонним. – Я сама схожу!

И подняв деньги, быстро направилась к воротам.

– Значит, ваша настоятельница скоромное любит кушать? – не поверил Николай Угодников.

– Да, какая она настоятельница! – махнула рукой, Екатерина. – Молиться только, когда на нее смотрят, красоваться очень любит, а без зрителей и крестного знамения не подумает свершить!

– С ума сойти! – удивился Сашок.