Пьяно-бар для одиноких

Взбесился, не человек, а зверь.

— Попробую поискать, сеньор. Только не знаю, найду ли...

— Найдете, или я вас выгоню ко всем чертям!

Ну я, в общем, я выдержал его взгляд и говорю, что лучше сам пойду ко всем чертям, а он пусть ищет сколько хочет свою сраную книжку и, когда найдет, пусть сунет себе в задницу... Что поделаешь, я такой, со мной бывает — могу вспылить.

И нет моей вины в том, что Пегги вдруг меня выставила, да еще так грубо, будто все, что у нас было до этого, можно уместить в пустом спичечном коробке, который за ненадобностью бросают в помойное ведро. Первое, что она сказала, когда я вечером пришел к ней: «Верни мне ключ!»

— Но почему? — спросил я, думая, что это она в шутку. Ведь только утром мы с ней стояли под душем, смеялись, намыливая друг друга, и даже попробовали, правда, безуспешно, заняться любовью, вот так, в мыле, под струйками воды.

— Просто я не желаю, чтобы у тебя был мой ключ.

И сразу завелась, вылила на меня целый ушат помоев, наговорила черте что, мол, ей надоела такая зависимость, мол, она свободная женщина, давно следует понять, свободная! Ясно? И чтобы я убирался, так и сказала, мне пора поумнеть, сказала, а ты убирайся, так и сказала, стерва, и что будет спать с кем захочет, а я, мол, слишком возомнил о себе, ключ, ключ, и плыви отсюда. Стерва... Я посмотрел ей в глаза и увидел, что она в ярости и бледная, как полотно. Что с ней случилось, уму непостижимо!

— А почему ты не ложишься, детка? — сказал я ласково и осторожно погладил ее по щеке.

— Ты уйдешь или нет?

Ну и ну! Выходит, мне надо уйти, чтобы она легла... Да все эти три месяца мы спали вдвоем, считай, почти каждую ночь, почти всегда счастливые... такие ласки, такие поцелуи, любовь на полный ход, и вдруг ни с того ни с сего — под зад коленкой, да еще наговорила с невесть что.

— Хорошо, — сказал я, закипая и одновременно чувствуя, что вот-вот заплачу, — я уйду. И тут мне взбрело залепить ей пощечину, что я и сделал безо всякой робости, прямо с размаху, а потом швырнул в нее этими чертовыми ключами. Что поделаешь, я такой: могу и вспылить, со мной бывает.

И вот без работы и без Пегги — две причины, которые, по сути, выбили у меня почву из-под ног и нарушили какой-никакой порядок в моей жизни, — я каждый вечер в те часы, когда наваливается эта проклятая депрессуха, пилю в бар. Но при всем том я в полном восторге от Хавьера. Господи, как он играет, как поет! А как поет этот бородач-психолог, да и тот, что пишет сценарии, — не хуже! И если на то пошло, мне нравится, как поет эта старая мымра, хоть она и нередко фальшивит. А еще, чего греха таить, я жду не дождусь, когда Хавьер уйдет отдохнуть на полчаса, чтобы самому сесть за пианино, и играю обычно блюзы двадцатых годов, это меня бабушка научила, когда мы жили в ее загородном доме. «I get the blues when it rains»[6]

, ну и другие столетней давности. Это самое обыкновенное пианино, но у него приставка, вроде стойки, чтобы мы все могли сидеть возле Хавьера. «Мы» — это почти всегда одни и те же.

В прошлый раз Рут, ну эта старуха, которая вечно поет «Catari», села со мной рядом. До этого я видел ее раза два-три, не больше. Она вызывает у меня сразу и жалость, и отвращение. Нет, правда, настоящее пугало, да еще с иллюзиями. Ей, небось, под семьдесят, и, представьте, этакая дешевая шлюха, ресницы намазаны тушью, щеки нарумянены, короткая юбка и красные шерстяные колготки. Нет, она действительно отвратная и смешная, ну нет слов... Ужасно смешная. Значит, уселась со мной рядом, рюмка за рюмкой, и вдруг попросила Хавьера сыграть «Catari». И начала петь дребезжащим голосом, а в том месте, где идут слова «cuore, cuore ingrato»[7] — это надо с чувством, со страстью: «Ingraato», — пустила петуха, да еще какого! Парочки за соседними столиками — мы у стойки этого себе не позволяем — захохотали в открытую.

Ну вот, значит, после своего выступления старуха возьми и положи мне руку на колено, да еще спрашивает приторным голосом, понравилось ли мне.

— Конечно, понравилось, — сказал я, — классная песня, и вы поете замечательно.

Ее беспокойные пальцы поднялись к моему бедру, и я с тревогой взглянул на своих соседей: не заметил ли кто, что она делает этими пальцами?

— Ты уже все выпил, — сказала она, — закажи еще одну. Я угощаю.

Я сделал знак официанту: еще один «Негрони» — и в этот момент почувствовал, что старуха пальцем притронулась к моему враз отвердевшему члену. С ума сойти! Какое бы лицо сделала Пегги, подумал я, глаза бы вытаращила, увидев все это. А Хавьер тем временем пел ту песню, где есть потрясающие слова: «...И я готов бежать по следу твоему, как волк обезумевший...» Его низкий хриплый голос, его игра — это настоящее чудо! Мне принесли еще один «Негрони», и после первого глотка я решил, что больше никогда не стану заказывать этот коктейль: слишком много добавляют вермута, и он до противности сладкий.

— Ты всегда приходишь?

— Да. — Я кивнул утвердительно, а тем временем ее два пальца ощупывали мое хозяйство.

— И еще говоришь, что у тебя нет подружки! Такой красивый мальчик!