Пиар добра или как просрать всё

Правда, тут же я об этом пожалел. Потому что что-то стало мешать мне прижимать Эллу – это было мое нижнее я, которое уперлось в Эллу. Я страшно боялся, что Элла почувствует. Я попытался отодвинуться немного от Эллы, но она прижалась сама ко мне, еще сильнее. И тут я перестал стесняться, потому что меня догнал коньяк, и я стал такой синий, что мне стало все равно, что упирается в Эллу, и что об этом подумает Элла. Когда я перестал думать об этом, я вдруг почувствовал, что к моей груди прижимаются груди Эллы. Вообще-то, у нее груди были с гулькин нос, так что толком там прижиматься было не чему. Но соски выперли и упирались в меня, я это чувствовал. Я прижал Эллу к себе, и вдруг, не помня себя, спросил ее очень серьезным тоном:

- Элла, скажи, пожалуйста, ты в лифчике или без?

Элла посмотрела на меня так дико, что я подумал, что попал в полный просер, но Элла сказала мне на ухо:

- Я не ношу лифчик. Не люблю.

У меня закружилась голова, потому что я понял, что передо мной – не Элла Ни, а женщина. Я испугался.

А Элла после танца сказала:

- Пойдем.

Мне очень хотелось спросить, куда это мы вдруг пойдем, но я не стал спрашивать, потому что был синий.

Элла привела меня в женский туалет. Я оскорбился у дверей женского туалета, но Элла впихнула меня внутрь. Там было три кабинки. Элла повела меня в самую дальнюю кабинку. Мы там закрылись, и Элла снова достала свою фляжку с гербом СССР и коньяком. Я еще выпил, и стал такой синий, что потерял стыд.

А Элла очень быстро, как мне показалось, нырнула в какой-то кокон. Я испугался. Но на самом деле, Элла не ныряла в кокон, а стала снимать платье, а снималось оно через голову. Оно снималось плохо, да и Элла тоже уже была синяя. Она попросила меня помочь. Кровь стучала в мои виски так, что голова у меня дергалась в разные стороны, но я стал помогать Элле. Довольно долго я страшно тащил платье вверх, Элла из кокона кричала, что ей больно, а я кричал, чтобы она не кричала, потому что может кто-то услышать, и будет неловко.

Наконец, платье, слегка надорвав, удалось снять. У меня закружилась голова, когда я увидел полуголую Эллу, это было страшно и жарко одновременно. Элла не дала мне упасть, она схватила мою голову и приставила к своей маленькой груди, и сказала вдруг необычно требовательно:

- Поцелуй.

Я был такой синий, и так волновался, что ничего не соображал. Делать нечего – я стал целовать грудь Эллы. Довольно долго я целовал одну ее грудь, потом вторую, потом снова первую. Крошечные груди Эллы мне понравились, они были вкусные. Тело Эллы пахло духами, мне это тоже понравилось.

Потом Эллочка сказала шепотом:

- Раздевайся.

Я очень быстро, как на медкомиссии в военкомате, разделся до трусов. Элла очень бесстыже сняла трусы с себя, я обомлел, потому что у Эллы на худом лобке были такие же шикарные черные волосы, как на голове, только, конечно, не такие длинные. Я стал размышлять, что же мне теперь делать. Но Элла освободила меня от этих размышлений, потому что вдруг рукой залезла мне в трусы. Я сейчас же от этого наглого прикосновения мощно обмочил трусы своим генофондом. Трусы пришли в полную негодность, стали мокрые, а я очень смутился. Но Элла оказалась намного меня смелее – она снова взяла меня за орган размножения и снова путем сильного дергания привела его в боеготовность. Затем Элла, не отпуская хватку, стала примеряться, как со мной что-нибудь сделать. Я тоже стал думать. Было непонятно.

Мы с Эллочкой оба знали, что сексом надо заниматься за счет совмещения каким-то образом наших органов. Но порнофильмов в то время мы не видали, поэтому толком не знали, как это сделать даже в постели, а уж тем более, без постели. Мы стали крутиться так и эдак по тесной кабинке туалета, примеряясь друг к другу. Пол в туалете был кафельный, холодный, и у меня мерзли кегли, потому что я зачем-то, выполняя приказ Эллы раздеться, снял носки.

Наконец, первой осенило, опять-таки, Эллу. Все-таки, женщины во всех главных вещах намного сообразительнее мужчин. Она усадила меня на унитаз, и села на меня сверху. Конечно, все равно она долго возилась. Что-то там не получалось. Она не могла разобраться, что к чему. Я понял, что все получилось, когда мне стало больно, и Эллочке, видимо, тоже, потому что она вскрикнула. А потом она закрыла глаза, прижалась ко мне и не издавала больше никаких звуков, и даже не шевелилась, а только дрожала всем телом, все сильнее. Потом она задрожала сильно-сильно, и обняла меня за шею так, что у меня потемнело в глазах от асфиксии, и я хотел закричать «на помощь», но постеснялся. Я только позже понял, что она кончила. А я кончил уже давно – сразу, когда у Эллы получилось, наконец, разобраться, что куда входит. Любовник я был заядлый, я был способен на полторы фрикции максимум. Но Элле хватило и их.